Он писал моей матери 25 января из Саутгемптона: "Я тем более уверен в успехе (пропаганды Ваших сочинений в Америке), что в последний вечер пребывания в Лондоне слышал чрезвычайно благоприятное мнение о "Стефане" из источника, обычно очень скупого на одобрение. Это была семья Маркса, которая только сейчас познакомилась с Вашим "Стефаном" по отдельному изданию и буквально преисполнена похвал в Ваш адрес. Г-жа Маркс ставит Ваши описания в один ряд с описаниями Маколея, а характеристики героев и стиль напоминают ей Гёте. Маркс особенно хвалил тенденцию, которая была проведена лучшим образом, особенно подчеркивая момент борьбы, и тем самым не только заполнила пробел, но и должна проложить путь этой новой, в высшей степени отвечающей духу времени литературе. Мои рассказы о Вас были восприняты

241

с величайшим интересом, и дамы хотят теперь ознакомиться с рассказом "Пролетарское дитя" и другими Вашими произведениями".

Ничего удивительного, что ввиду такого интереса к моей матери, Маркс сразу при встрече заговорил и расспрашивал меня о ней.

Следующая тема беседы между Марксом и мной возникла, когда Маркс спросил меня, какими областями науки я сейчас занимаюсь. Обнаружилось удивительное обстоятельство, на которое я уже указывал: Маркс и Энгельс примерно в то же самое время, что и Хёхберг, а потом и я, занялись изучением первобытного общества, и как раз в 1881 г. всецело посвятили себя ему. Естественно, это послужило поводом для оживленных дискуссий.

Но беседуя с автором "Капитала", нельзя было не заговорить и об этом произведении. Я позволил себе заметить, что мы, молодежь, ничего не ждем с таким нетерпением, как скорейшего завершения второго тома "Капитала". "Я тоже", - коротко ответил Маркс. Мне показалось, что я затронул больной вопрос.

Когда я позднее спросил, не пора ли приступить к изданию полного собрания Сочинений Маркса, он сказал, что прежде все они должны быть написаны. Мы оба не подозревали, что в действительности он больше уже ничего не напишет.

В оживленной беседе с глазу на глаз быстро прошел целый час. Когда я откланивался, Маркс пригласил меня зайти вскоре еще. [...]

Во время моего первого визита Маркс избегал политических тем. В следующий раз он говорил преимущественно о политике партии в Германии. Он резко критиковал некоторых ее лидеров и, напротив, высоко отзывался о поведении немецких рабочих. [...]

Во время моих последующих визитов Маркс не всегда держался так же миролюбиво, как в первый раз. Я слышал от него образцы едкой критики и наблюдал взрывы страстного негодования. И все же никогда не видел его подлинным громовержцем. Он мог, как и Энгельс, страшно вспылить, если сталкивался с трусостью, лживостью или высокомерным невежеством. В этом уверяли меня его друзья. Но он же мог от всей души, как никто другой, смеяться над безо

242

бидными человеческими слабостями и забавными происшествиями. И не менее - его жена. К сожалению, у меня не было возможности увидеть у них такую щедрую веселость. Их физическое состояние не позволяло ей проявиться. И тем не менее г-жа Маркс несколько раз громко смеялась в разговоре со мной - единственный смех, услышанный мною в доме Маркса.

Обе дочери Маркса, с которыми я познакомился, без устали рассказывали о порой безграничной смешливости родителей. Говорили и о безмерной доброте отца, и не только к членам семьи, но и по отношению ко всем беспомощным, нуждающимся в защите, маленьким детям, рабочим, друзьям, испытывающим трудности. Эта доброта была основой его характера, я тоже ощущал ее во время наших бесед, и она произвела на меня такое же глубокое впечатление, как необычайное богатство его знаний и острота ума. Хватило даже нескольких часов, проведенных с Марксом, чтобы ясно осознать столь же превосходящую, сколь и захватывающую силу этой могучей личности. [...]

Я уехал из Лондона, как уже говорилось, в начале июля. Когда я зашел к Марксу [...] в конце июня, он сообщил мне, что в ближайшее время отправится с женой на морской курорт.

"Я не часто видел Вас у себя", - заметил он. Это звучало как упрек и глубоко задело меня, хотя и принесло счастливую уверенность, что Маркс не считал меня нежелательным гостем. Но мне было неприятно, что он мог подумать, будто бы я не дорожил проведенными с ним часами.

В самом деле, насколько часто я бывал у Энгельса, настолько редко я посещал Маркса, но не потому, что я его боялся или чувствовал себя у него неуютно, а потому, что я узнал, что он тяжело страдает от своей собственной болезни и болезни жены и неохотно принимает гостей. А я казался себе слишком незначительным, чтобы подумать, что могу заинтересовать его. Я боялся, что надоем и стану ему в тягость. В отношении Энгельса у меня не возникало такого чувства. Это был не первый и, вероятно, не последний случай, когда чрезмерная скромность и сдержанность лишили меня ценного общения.

243

Между тем Маркс хорошо принял объяснение, что я не хотел обременять его слишком частыми посещениями. Покинув его, я решил скоро опять нанести Марксу визит, чтобы попрощаться. Но в тот день, когда я зашел, я встретил лишь Ленхен Демут, сообщившую мне, что г-н и г-жа Маркс неожиданно уехали этим утром. Это было для меня тяжелым разочарованием. Но я твердо решил, что скоро опять вернусь в Лондон, потому что, пока живы Маркс и Энгельс, я нигде больше не смогу столь многому научиться. Тогда уж Маркс не должен будет жаловаться, что я навещаю его слишком редко. Но когда я вернулся, мой великий учитель пребывал уже в стране, из которой никто не возвращается.

Тем теснее стала моя дружба с Энгельсом. [...]

ЗА СТОЛОМ У ЭНГЕЛЬСА

На сей раз Энгельс принимал меня самым сердечным образом, как сына. Само собой разумеется, что я проводил у него все воскресные дни и вечера.

К сожалению, я не досчитался в компании супружеской четы Лафаргов, переселившейся в Париж, без сожаления - Карла Гирша, Льва Гартмана и Адольфа Зорге. Не то, чтобы у меня были какие-нибудь причины сердиться на них. Нет, они просто не интересовали меня.

Но за столом у Энгельса были не только потери, но и новые лица. Прежде всего, это была Елена Демут, заменившая вышедшую в 1881 г. замуж Пумпс. Ленхен, по прозвищу Ним, добрый дух Марксова домашнего очага, переселилась [...], через год после смерти Маркса, к Энгельсу, чей дом она теперь возглавляла. Скромная, умная, она по-матерински создавала благотворную атмосферу в кругу друзей Энгельса.