Я, как предполагалось, спала наверху, но смех и пение разбудили меня, и я спустилась и присоединилась к ним. Никто не обеспокоился. Каждый раз, когда мужчина обнимал мать и целовал ее, я была там, держась за карманы его пиджака, издавая плачущие звуки «Он мой!»

Моя техника изменилась за прошедшие годы; моя же предпосылка этого не сделала.

Вы думаете, что это беспокоило ее?

Ха!

Чем больше я пыталась отнять у нее, тем больше она была в восторге. Это не было странным развлечением. Это давало ей повод раздуваться от смеха. Как вы можете с этим бороться? Это только делало меня безумнее.

Вы можете подумать, что не было ни клочка справедливости на моей стороне. Вообще-то, так и было.

Была одна вещь, которая оправдывала мою ненависть: она не любила меня. Я была ее плотью и кровью, но она не любила меня. Возможно, она любила меня в равнодушной форме, но в ее сердце не было настоящей любви ко мне. И я знала это и ненавидела ее, и пытался взять все, что было её.

Мы, должно быть, казались странной парой. Она никогда не обращалась ко мне по имени или даже по личному местоимению. Она никогда даже не говорила такие вещи, как «Дорогая, не передашь мне тост?» Вместо этого было «Можно мне тост»? Как будто она считала меня просто продолжением себя, как другую руку, которая не имела самостоятельной идентичности. Это было ужасно.

Другие девушки могут хранить секреты от своих матерей. Я не могла скрыть ничего важного от своей матери. Чем больше я хотела что-то скрыть, тем увереннее она могла это узнать. Это была еще одна причина, по которой я не возражала, чтобы меня отправили в Швейцарию.

Я уверена, что она не читала мои мысли. Это не была телепатия. Она не могла угадать номера телефонов, которые я помнила, и имена двадцати пяти парней из команды по футболу в средней школе. Обычные вещи, подобные этим, как правило, «не проходят». И телепатия не объяснила бы, что произошло ночью, когда моя машина перевернулась на Магистрали Сильвания. Руки, которые помогли вытащить меня из автомобиля, были ее. Она припарковалась на обочине и ожидала. Никакой скорой помощи; просто мать в ее автомобиле. Она знала, когда и где это произойдет, и что я не пострадаю.

После той ночи я сама смогла выяснить, что коммерческая фирма матери «Туморроу Инкорпорейшин» была основана на чем-то большем, чем знание современных тенденций в экономике, науке и политике.

Но на чем?

Я никогда не спрашивала ее. Я не думала, что она скажет мне, и не хотела давать ей удовлетворение отказом от объяснения. Но, возможно, это было не единственной причиной, что я не спрашивала. Я боялась спросить. В конце концов, мы как будто пришли к молчаливому пониманию, что я не должна спрашивать, потому что в свое время я собиралась всё узнать без вопросов.

Фирма «Туморроу Инкорпорейшин» заработала много денег. Успех матери в прогнозировании важнейших общественных событий был невероятным. И она никогда не ошибалась. Естественно, ее клиенты сделали еще больше денег, чем она, потому что у них было больше изначальных инвестиций. По ее совету они погрузились в глубоко депрессивный рынок за две недели до того, как Гаагская конференция пришла к историческому Договору 1970 года. И именно мать предсказала успех нейтронно - цериевых экспериментов Бартелла, как раз к тому времени, когда Кэмерон с Кампанией загонит в угол мировые запасы монацитового песка. И она была также хороша в предсказании победителей Дерби, решений Верховного Суда, выборов, и что четвертая ракета на Луну будет первой успешной.

Она была умной, но едва ли в классе гениев. Ее знания делового мира были удивительно ограничены. Она никогда не изучала экономику или экстраполированные кривые фондового рынка. В шикарном Нью-Йоркском офисе фирмы «Туморроу Инкорпорейшин» даже не было биржевого аппарата, передающего котировки ценных бумаг. И она была самой высокооплачиваемой женщиной в США в 1975 году.

В 1976 году, во время Рождественских каникул, которые я проводила с матерью в Скайридже во время моего младшего года в колледже, мать отклонила трехлетний контракт с Лондонским «Ллойд». Я знаю это, потому что выкопала бумаги из мусорной корзины после того, как она их разорвала. В предлагаемом годовом окладе содержалось восемь цифр. Я знала, что она зарабатывает деньги, но не таким способом. Я спросила ее об этом.

— Я не могу взять трехлетний контракт, — объяснила она. — Я даже не могу взять контракт на год. Потому что я собираюсь уйти в отставку уже в следующем месяце. Она смотрела в сторону от меня, через балкон дома, в лес. Она не видела моего выражения, но пробормотала: — Вы знаете, что ваш рот открыт довольно широко?

— Но вы не можете уйти в отставку! Я сглотнула, и затем чуть не откусила свой язык. Мой протест был признанием того, что я завидовала ей и что я блистала в отражении ее славы. Ну, она, вероятно, знала это, как бы то ни было. — Хорошо, — продолжила я угрюмо. — Вы собираетесь уйти в отставку. Куда вы отправитесь? Что вы будете делать?

— Ну, я думаю, я останусь здесь в Скайридже, — ответила она беспечно. — Просто ремонт этого места будет держать меня занятой в течение многих месяцев. Возьмите, например, эти пороги на ручье под балконом. Думаю, что я просто покончу с ними. Возможно, отведу в сторону ручей. Я немного устала от звука проточной воды. А потом все эти кизилы у входа. Я рассматриваю возможность все их обрезать и, возможно, образовать посадочную площадку. Никогда не знаешь, когда может потребоваться вертолет. И еще есть вопрос относительно стогов сена. Я думаю, что у нас где-нибудь должен быть, по крайней мере, один стог. У сена такой хороший запах, и говорят, что это хорошее стимулирующее средство.