— Машенька… — прошептал мужчина, а по телу от звука его голоса прокатилась первая, еще очень робкая, волна жара. — Что же ты творишь? Ты же пожалеешь.

— О чем?! — хотела спросить, но получился лишь хриплый, каркающий звук.

— Маша, я же монстр. Страшный, ужасный монстр в твоих глазах. Ты вздрагиваешь, когда я к тебе прикасаюсь.

— Дурак! — резко разозлилась я. — Я дрожу от сумасшедшего желания. Неужели ты не видишь, что я позорно готова молить тебя о том, чтобы ты сделал меня своей?

Сил хватило на одну фразу, а затем руки отказались слушать рассудок и обвились вокруг напряженной мужской шеи, притягивая ее обладателя к себе. Как только губы соприкоснулись, меня словно разряд тока прошиб, я выгнулась, желая быть как можно ближе к Тавиру, и застонала от сладостного удовольствия, которого так долго была лишена. Мы целовались так, будто желали испить страсть друг друга, при этом боялись причинить боль. Когда воздух закончился и требовался всего лишь глоток, чтобы продолжить уже начатое, мой несносный монстр вознамерился предупредить, так сказать, в последний раз:

— Маша, девочка моя, ты понимаешь, на что соглашаешься?

— Думаешь, я безмозглая девственница? — зачем-то огрызнулась я. — Хотя признаю, — тут же пошла на попятную, — других горгулий у меня не было.

— Других и не будет! — рыкнул в ответ Тавир, наконец приняв волевое решение мужика.

Страсть. Всепоглощающая, все сносящая, а главное, уничтожающая последние барьеры, смывая сомнения и здравый смысл. Холод? Нет, не знаю, не чувствовала. Лишь жар обнаженных тел, поцелуи, которые клеймили и обещали, вознося раз за разом туда, где хотелось раствориться, чтобы тут же ухнуть вниз, как только всего на миг Тавир отстранялся от разгоряченного тела. Мне хотелось целоваться до умопомрачения, но куда более древние инстинкты брали свое. Я нервно терлась о возбужденную мужскую плоть, торопя подарить мне желанную разрядку, но монстр-искуситель лишь сильнее распалял меня, находя все новые и новые эрогенные зоны. В итоге я взмолилась, понимая, что готова взорваться от того желания, что притаилось во мне. Оно словно пружина, что начала обратный отсчет, готовая в любой момент распрямиться, уничтожая все на своем пути. На интимный шепот Тавира уже не реагировала, монотонно требуя сделать хоть что-то…

— Да… — выдохнула я в момент, когда сознание после разрядки вернулось в тот вакуум, который образовался внутри меня. — Господи, спасибо, что когда-то ты придумал вот это…

— Маша, с тобой все в порядке? — обеспокоенно поинтересовался Тавир, все еще нависая надо мной.

— В порядке? — хрипло уточнила я, а затем громко рассмеялась. — Теперь я знаю, что такое многократный оргазм, а главное, я знаю, что такое любовь…

Горгулья тихо рассмеялась в ответ, целуя меня в мокрый от слез висок. Еще никогда я не плакала от феерического удовольствия, которое только что получила. Мужчина лег рядом, повернулся на бок и тут же сгреб меня так, чтобы мне было тепло и уютно. Я прижалась, утыкаясь носом в ключицу, блаженно вдыхая самый желанный на свете аромат. Это был запах моего мужчины. Только моего! Единственного…

И пусть я сейчас не услышала слов любви, но утром… Да-да, утром они обязательно будут, ведь я знала, я чувствовала, что ему было так же волшебно, как и мне.

Сквозь сон, наполненный бликами счастья, я ощутила прохладу, а затем холод. Поежившись, попыталась обнять себя руками, но поняла, что безвозвратно вынырнула из дремы. Открыв глаза, улыбнулась. Ведь то, что считала сном, оказалось реальностью. Я была с Тавиром. Мы занимались любовью, и он… Он! Он — божество! Мужчина-мечта…

— Мария! — раздался голос того, о ком я то ли грезила, то ли мечтала, то ли просто болела им. — Маш, просыпайся, нам надо торопиться. Когда Ягаран коснется вершин вон тех исполинов, мы должны быть в храме.

Шорох веток дал понять, что Тавир покинул поляну. Я же лежала, ощущая, что ком в горле не дает вдохнуть. Как в храм?! Зачем? А как же… Эта ночь… Мы же… Тут… Господи! Какая же я дурочка, я же ничегошеньки не значу для него! Ну вот совсем-совсем!

Я медленно поднялась, оделась, повесила на плечо сумку и лишь затем заметила на краю белый сверток, а развернув, нашла в нем бутерброд. Опустившись на край импровизированного ложа любви, я жевала хлеб с куском холодного мяса и давилась слезами, понимая, что твердолобую каменюку мои слезы не проберут.

— Маш, готова?

На поляну вынырнул Тавир, как раз в тот момент, когда мне удалось справиться с эмоциями и завтраком, а еще решиться задать важные вопросы. Однако мужчина не имел желания беседовать. Он вздернул меня вверх и, не желая смотреть в глаза, поволок в сторону леса. Как бы я ни хотела закатить скандал и приступить к выяснению отношений, делать это на ходу, когда то уклоняешься от летящей тебе в лицо ветки, то спотыкаешься об очередную корягу, слишком сложно. Ну ничего, вот сейчас доберемся до храма, тогда и огребет. За все! По полной!

Лес закончился неожиданно, все теми же невысокими кустами, сквозь которые Тавир прошел, а я, как и в прошлый раз, еле пролезла. Груда каменных развалин, гордо именуемая храмом, впечатления не произвела. Стены там, где они еще остались, были покрыты или мхом, или диким плющом. Массивные расколотые колонны обозначали вход, тогда как ступени, изломанные то ли временем, то ли военными действиями, надежности не внушали.

— Пришли, — выдохнул Тавир, отпуская мою многострадальную конечность.