Подойдя к воротам, я увидел курящих Миколу и Лешу, моих соседей по комнате. Я махнул им в знак приветствия рукой. Они замахали мне в ответ, предлагая покурить.

– Да я не курю, – прокричал я и, пройдя через главные ворота, направился к трапезной.

После трехчасовой прогулки у меня разыгрался зверский аппетит, и я почувствовал, что готов съесть все, что мне предложат.

В трапезной пахло хлебом и квашеной капустой. До ужина было еще далеко, а обед я прогулял. В окошечке раздачи виднелась голова Саньки, моего соседа по комнате. Саньке было за пятьдесят, он был высок и строен. Глаза авантюриста, нос алкоголика. Я подошел к окошку и подозвал его. Тот, ничего не спрашивая, положил мне в тарелку гречневой каши, плюхнул на края два соленых огурца и ложку капусты. Налил в алюминиевую чашку компот из сухофруктов.

– Пост, – немного раздраженно буркнул он.

– Понимаю, – ответил я. – Ну и отлично, что пост. Похудею.

– Ага… – проворчал Санька.

Видно было, что идея худеть ему не очень нравилась.

Я присел на длинную скамью за стол. В трапезной стояли шесть длинных деревянных столов, за каждым из которых можно было разместить по восемь человек. Столы были накрыты клеенчатыми белыми в мелкий цветочек скатертями. В углу висела огромная, почти в пол человеческого роста, икона с изображением Спасителя. В противоположном от нее углу стоял массивный деревянный аналой с лежащей на нем толстенной церковной книгой. Стены были окрашены в светло-зеленый цвет. Потолок низкий. Одна из ламп дневного света, видимо, готовилась перегореть и теперь время от времени невротично помигивала.

Я посидел пару минут, задумчиво разглядывая сваренную вкрутую на воде гречневую кашу. Вспомнил, что Вика очень любит гречку, а я нет. Мне захотелось вдруг позвонить ей и просто сказать, что я в порядке, что я жив и скоро вернусь. Но потом подумал, что так вот лучше для нас обоих, прогнал это желание прочь. Вздохнув, я стал поедать скудный монастырский обед. После почти двух суток голодания еда показалась мне какой-то божественно вкусной. Я умял всю кашу, а потом долго, стараясь смаковать, ел капусту и огурцы. Они были просто потрясающие. Чуть островатые, хрустящие, в меру соленые. Я откусывал их по чуть-чуть и медленно разжевывал. Мне хотелось еще чего-нибудь выпросить из еды, но Санька прогремел прощально кастрюлями и ушел, закрыв свое окошко.

– Ну, как есть… – сказал я сам себе тихо.

С колокольни раздался звон, призывающий всех на вечернюю службу. Я решил, что мне стоит пойти в церковь, постоять, послушать. Я сразу из трапезной отправился в верхний большой храм монастыря. Пока шла служба, я старался вообще ни о чем не думать. Просто стоял и на автомате повторял то же самое, что говорили монахи. Не всегда мне удавалось угадывать, что именно они говорят, так как церковный старославянский был для моего уха совсем чужим. Но я повторял за ними молитвы, и мне показалось, что внутри меня постепенно, по капле, образуется столь нужное мне сейчас спокойствие. Служба шла больше четырех часов. Стоять с непривычки было очень тяжело. Вскоре ноги затекли, и я постоянно переминался с ноги на ногу. Заныла спина. Но сесть на скамью я не решался, так как там расположилось лишь несколько совсем немощных старушек. Я, конечно, мог уйти, не дождавшись конца службы, но решил достоять из принципа. К тому же я хотел поймать на выходе настоятеля и задать ему несколько вопросов. Так что я терпел как мог. С усталостью внимание к службе почти сразу улетучилось, и я сам не заметил, как опять начал гонять в голове свои мысли. Я размышлял о том, что, наверное, Бог, если он и правда есть, то действительно Един. Моих поверхностных, но все же достаточно объемных знаний о мировых религиях вполне хватало, чтобы разглядеть много общего между ними. По сути, все религии обладают одним и тем же инструментарием для осуществления главной своей миссии – обращения к этому вот Высшему существу. Разные только обертки, подачи. А смысл один и тот же. У всех есть молитвы или мантры. Везде есть некое «колесо кармы» или грехи, за которые надо терпеть муки, и есть методики «искупления грехов». Какое-то время назад я, следуя общей модной тенденции, увлекся Азией и восточными философиями. Провел пару зим в Гоа и на Бали. Практиковал йогу и медитации. Прочитал несколько книг по буддизму. Но, когда вдруг почувствовал свою незащищенность и пустоту внутри, когда я понял, что жизнь зашла в тупик и самому мне никак из него не выбраться, я почему-то оказался не в буддистском, а в православном монастыре. Почему так, если Бог един и все мы обращаемся в своих мыслях к Нему? Может, потому что я русский… Может, потому что на каком-то глубоком уровне мне в итоге оказалось это ближе. Вот о чем я задумался, переминаясь с ноги на ногу на каменном полу большого светлого сводчатого храма. Среди еще тридцати совершенно чужих людей. Почти в тысяче километров от своего дома. С острейшим ощущением одиночества внутри. Я стоял и смотрел на ход службы, на яркие золотые одеяния священников, на их театральные, красивые, выверенные тысячелетиями служб жесты. Я слушал их отлично поставленные, певучие голоса. А время, словно сметана, тягуче переливалось из сосуда в сосуд. И вдруг, наконец, время вышло. Служба закончилась.

Монахи стали расходиться. Прихожане подходили к ним, протягивали руки и просили благословения. Последним шел настоятель, отец Владимир. Это был подтянутый бородатый мужчина лет сорока. Невысокий, худощавый, с тихим приятным голосом, со светлыми добрыми глазами. Я подошел к нему и спросил, может ли он уделить мне время. Он решил сначала, что я тоже прошу у него благословения, но я уточнил, что хочу с ним поговорить.

– Скажите, зачем я здесь? – спросил я у него.

Настоятель взял меня за руку и отвел чуть в сторону.

– Каждый человек рано или поздно приходит к Богу. Тебе повезло, и ты пришел к Богу сейчас. Довольно рано. Все, что тебе надо, это понять Бога, понять его закон, покаяться, исповедоваться, совершить таинство причастия. Без Бога человек – как одинокое дерево на ветру. Нет у него защиты. Потому и рвут его на части бесы и силы злые. Но, как только ты обретаешь Бога, мир меняется вокруг тебя, и ты видишь это. Ибо ты уже под защитой его, – ответил мне он.

– Я никогда в жизни не исповедовался… – почти прошептал я.

– Тогда тем более… Понимаешь, грехи твои – как маленькие крючки. Впились в тело и идти не дают. Даже если ты и решишь оставить прошлое и что-то поменять в своей жизни, идти дальше будет тебе тяжело, ибо на каждом из этих крючков висят грузики, тянущие тебя вниз. Потому и дали нам священное чудо исповеди, чтобы мог человек покаяться и, получив прощение, снять с себя груз прошлого. И идти дальше новым человеком. Возьми в библиотеке книгу о таинстве исповеди. Прочитай. Подготовься и исповедуйся. А потом я допущу тебя к причастию. А там, думаю, ты и сам поймешь, зачем ты здесь.

Настоятель перекрестил меня, приблизил руку свою, показывая, что я должен поцеловать ее. Я коснулся внешней стороны его руки губами и услышал над своей склоненной головой, что он благословляет меня. Я вышел вслед за ним на улицу. Посмотрел в небо. Удивительно, но туч уже не было. Небо все украсилось мелкими мерцающими звездами. Воздух был холодный и мокрый. И звезды казались от этого тоже мокрыми, словно это не небесные светила, а капли росы, блестящие в черной траве. Я закашлялся. Почувствовал, как в груди, в бронхах, заклокотала появившаяся за день от этого болотного воздуха предательская мокрота. Выдыхая воздух, услышал тихие свисты в груди, будто игрушку резиновую проколол, и не крякает теперь детский утенок, а лишь болезненно свистит.