Мать ребенка, Гвендолин Росс, бывшая актриса, в тот вечер была не дома, она проводила время с участницами так называемой группы матерей.

Колетт остановилась и вернулась к предложению: «Лица, находившиеся в тот момент в доме, возможно, покинули место преступления, поскольку одна из дверей осталась без охраны».

Могло ли такое случиться? Когда полицейские приехали, человек, который забрал Мидаса, был в доме? И поэтому задняя дверь была открыта?

В статье было несколько фотографий. На одной Мидас лежал на спине на овечьей шкуре, а рядом с ним – маленький пластиковый жираф. Мидас смотрел в камеру, кожа его была белой, словно фарфор, а карие глаза блестели так, будто их отполировали. На фото ниже Уинни сидела на покрывале в парке с Мидасом на руках. У Колетт перехватило дыхание, когда она поняла, что она сама дала это фото детективу Марку Хойту, когда он вчера вечером приходил к ней домой. Чарли как раз ушел на пробежку вместе с Поппи, а Колетт готовила ужин.

«Что вы знаете о ее прошлом? – спросил ее Хойт. – Какими подробностями своей жизни она с вами делилась?»

Колетт действительно казалось, что в лице Уинни было что-то смутно знакомое. Но с тех пор, как Уинни снималась в сериале, прошло двадцать лет, и Колетт не поняла, что она Гвендолин Росс, хотя иногда и смотрела сериал. Порой, пока другие девочки из ее школы собирались выпить вина или выкурить украденный у родителей косяк, Колетт удавалось уговорить мать побыть с ней – в те редкие выходные, когда Розмари бывала дома. Они сидели на диване с маской из белка и меда на лице, про которую Колетт прочитала в журнале «Севэнтин», между ними стояла миска попкорна, они смотрели «Синюю птицу».

Поезд остановился на нужной Колетт остановке, она с трудом поднялась по ступенькам и прошла через Сити-Холл парк, где толпа туристов фотографировалась у фонтана. У них с Уинни был еще один разговор, о котором она не упомянула в беседе с Марком Хойтом, разговор, о котором она вспомнила только прошлой ночью.

После самой первой встречи «Майских матерей» они с Уинни вместе шли домой. Они не спеша брели вдоль ограды парка, стараясь идти по тени. Колетт вспомнила запах жареных орехов, которые продавались на углу, – там Уинни остановилась и купила пакетик кешью. И там Колетт, сама того не желая, призналась, в каком ужасе она была, узнав, что забеременела.

«Я несколько месяцев говорила, что это ошибка, – сказала она. – Сейчас я счастлива, но случилось это далеко не сразу. Я не была готова».

Уинни бесстрастно посмотрела на Колетт: «Могу тебя понять».

«Правда?» – спросила Колетт и почувствовала прилив облегчения. С тех пор как она познакомилась с «Майскими матерями», она чувствовала себя изгоем, чуть ли не самозванкой среди всех этих женщин, которые, казалось, всю свою жизнь только и ждали, чтобы стать мамами. Которые уже много лет следили за циклом, измеряли температуру, после секса лежали, задрав ноги, и надеялись, что в этом месяце повезет. Такие, как Юко, которая перестала принимать противозачаточные в ночь помолвки. Или Скарлет, которая стала веганом, готовя свое тело к беременности и родам. Или Фрэнси, которая сразу, на самых первых встречах, рассказала, как непросто ей было после двух выкидышей, как дорого стоили две попытки ЭКО и что у них долг во много тысяч долларов.

«А у тебя как было?» – спросила Колетт у Уинни, но та лишь отмахнулась.

«Как-нибудь потом расскажу», – сказала она, роясь в кошельке.

К ним повернулась пожилая женщина с бумажным стаканчиком с орехами в руках. Увидев их округлившиеся животы, она улыбнулась. Она положила руку Уинни на плечо: «Вы и представить себе не можете, что вас ждет, – сказала она, и глаза ее увлажнились. – Самое прекрасное, что может быть на свете».

«Это было мило», – сказала Колетт, когда женщина ушла.

«Тебе так показалось? – спросила Уинни, не глядя на нее. Она смотрела словно сквозь нее, сквозь каменную ограду, в парк. – Почему все так любят говорить о том, что мы обретем? Почему все молчат о том, что мы потеряем?»

Поднимаясь по ступенькам ратуши, Колетт вспомнила фотографию Мидаса с подписью: «Жирафиха Софи, французская игрушка-пищалка, популярная у американских родителей, и голубое детское покрывало тоже пропали. Если вы владеете какой-либо информацией, просьба обратиться в полицию Нью-Йорка по номеру 1-800 – линия для анонимного сообщения информации, связанной с преступлениями криминального характера».

Кем бы ни был человек, который похитил Мидаса, зачем ему было брать с собой все эти вещи? Заходя в лифт, Колетт решила, что это хороший знак. Ведь только кто-то, кто его любит, – или, по крайней мере, не собирается причинить ему вреда, – мог подумать о том, чтобы захватить его любимое одеяльце и игрушку.

Эта мысль не оставляла ее, когда двери лифта открылись на четвертом этаже. В холле было непривычно тихо, Элисон сидела за столом, глядя в компьютер. Услышав, как каблуки Колетт цокают по мраморному полу, она подняла голову.

– Привет, – сказала Элисон.

Колетт увидела на экране компьютера детский стульчик, автомобильное кресло и синюю пластиковую ванночку в форме кита.

– Дай угадаю, – сказала Колетт. – Составляешь виш-лист подарков к рождению ребенка?

Неделю назад Элисон под страшным секретом рассказала Колетт, что беременна: «У меня только восьмая неделя, так что никому не говори. Особенно мэру Шеперду. У него и так куча забот: и выборы, и эта книга».

– Это что-то невообразимое, – доверительно сказала Элисон. – Я и не думала, сколько всего нужно, когда у тебя младенец.