Пошел дальше.

У переправы и за оврагом кипел бой. Оттуда доносились частые очереди автоматов. Костя прибавил шагу. Вдруг перед ним показалась девочка. Она была укутана в большую вязаную шаль, концы которой тащились по земле. Взглянув на Костю, девочка круто повернула в сторону, к куче щебня.

— Стой! — крикнул Костя, но девочка как сквозь землю провалилась.

За кучей щебня не было ни домов, ни канав, ни бомбоубежищ. Пожар все сровнял с землей. Костя прошел вперед, присмотрелся и заметил деревянную крышку, поставленную на ребро: погреб…

— Кто тут есть? — еще не решаясь спуститься, повелительно произнес он.

— Не кричи, мама спит, — послышался ответ.

— Ну ты, не командуй! — Костя постарался произнести эти слова басом, но голос сорвался.

— А я тебя не боюсь. Спускайся, у нас тут неопасно.

Косте стало неприятно от своей грубости. «Как тут эта кнопка живет?» — Костя оглянулся и, набравшись смелости, опустил ноги на лесенку.

— Что ты оглядываешься, не бойся, — сказала девочка. Из темноты ей хорошо было видно, а Косте погреб казался черной дырой.

— А много вас тут? — уже примирительно спросил он.

— Садись, увидишь.

В темноте девочка подвинула к ногам Кости какую-то корзинку, он наугад присел, еще не видя ничего перед собой.

— Плохо быть слепым.

— Нет, ничего. Моя мама вот уже привыкает. Все понимает, что я делаю. Стану картошку чистить, а она чувствует, что много срезаю, и говорит: «Меньше срезай!» Ей глаза-то газом выело. Дым едучий такой от бомбы был…

— А тебе тоже выело?

— Нет, я все вижу. Вот и ты посидишь, оглядишься и тоже все будешь видеть.

Постепенно Костя разглядел девочку, сидевшую возле чугуна. За ее спиной на одной половинке филенчатых дверей, приспособленных под койку, спала женщина. В правом углу погреба лежали два обгоревших чемодана, в левом виднелась шейка швейной машины. У стенки сложены кирпичи, на них ржавая коленчатая труба.

— Это мы печку делаем, — сообщила девочка, — картошку варить.

— А где хлеб берете?

— Нигде. Без хлеба. А ты тоже есть хочешь? — спохватилась девочка и тут же достала из-под материной «кровати» котелок.

В котелке был небольшой кусок пареной тыквы. Разломив его пополам, девочка одну часть положила обратно, а другую подала Косте.

— Вкусная.

Костя был сыт, но не отказался, попробовал. В самом деле, тыква оказалась вкусной. Когда в руках осталась тонкая кожура, он заметил, что девочка с завистью смотрит на него.

«Ведь я съел ее долю», — подумал он в тревоге.

— А почему вы не эвакуировались? — стараясь преодолеть стыд, спросил Костя.

— Куда?

— Известно, куда эвакуируют, — за Волгу, — тоном знатока сообщил он.

— Мама говорит, мы не знаем, как это делается.

— Знаете, да не хотите. Вам нечего тут делать.

— Как тебя звать? — ласково спросила девочка.

— Константин Пургин, — приободрившись, ответил Костя. — А тебя?

— Лиза.

Костя улыбнулся про себя: «Лиза-подлиза» — так дразнил он одну девочку в школе. Но эта, кажется, не такая. И переспросил:

— Лиза?

— Лиза, — подтвердила девочка. И, подумав, сказала — Эвакуироваться сейчас некуда. Переправу немцы захватили, наши два раза отбивали, а сейчас там опять фашисты.

— Откуда ты знаешь? — спросил Костя.

— Знаю. Это ты сидишь в блиндаже и ничего не видишь, а я у наших была. Только ты не говори, я никому на глаза не показываюсь. Не скажешь?

Костя промолчал. Он не знал, что ответить.

— Мама говорит, что нам нельзя от своего дома уходить. Тут она каждый уголок знает, помнит, где что есть. Выйдем ночью, а она ногами каждый бугорок признает. Позавчера подошла к тому месту, где наш дом был, и, как зрячая, говорит: «Стены сгорели, а место все равно целое, вот тут, говорит, мы гнездо себе совьем. Возьми, говорит, вон там, в углу под половицами, чемодан». Я разрыла головешки. Пол только местами прогорел. Взяла вот эти два чемодана. Потом мама сама машинку достала, только она поломалась. Но мама говорит — наладим. А кончится война, шить меня научит. Она ведь у нас мастерица была.

— А где отец у тебя? — спросил Костя.

— На заводе похоронили. В братской могиле, — ответила Лиза, намереваясь о чем-то спросить Костю, но он уже был на лесенке. — Про маму и про меня… молчи! — крикнула она ему вдогонку.

Костя не остановился даже у штабного блиндажа. Он без оглядки бежал к себе.

Заскучавший голубь встретил его веселым воркованием. Вылетел из дальнего угла, примостился на плече. Косте показалось, что и Вергун одобряет его намерение: собрать все продукты и сейчас же отнести в погреб. Жаль, что голубь не умеет говорить, Костя рассказал бы ему, что он сейчас видел.