Столь внезапное появление возбужденного Фомина насторожило ребят.

— Александр Иванович, что с вами? — спросила Лиза, глядя на его побледневшее лицо.

Сию же секунду к нему подбежали Гира и Петя. Заглядывая ему в глаза, ребята не могли понять, почему он молчит: они привыкли видеть Александра Ивановича разговорчивым. Сейчас темное лицо его судорожно передергивалось:

— Костя, где Ваня?

Костя, стоявший у своей рации, не поднимая глаз, виновато ответил:

— Ушел наступать…

— А почему ты мне об этом не сказал?! — кинулась к нему Лиза.

— Потому… не обязан.

— Как не обязан? — спросил Фомин.

— Он меня звал… А я…

— Выдать побоялся, — сердито упрекнула Костю Лиза.

Фомин, не сказав ни слова, круто повернулся и вышел.

Ребята долго стояли молча, глядя на прикрытую дверь.

К вечеру им стало известно, что Ваню принесли в санитарную роту. Он подорвался на противопехотной мине. Саперы, бросившиеся за Ваней, когда временно была прекращена артподготовка, не успели преградить ему путь. Догонявший Ваню боец тоже наскочил на мину и погиб.

Ребята пришли в санитарную роту к Ване.

Он еще был жив, но не приходил в сознание. Он весь был искалечен.

— Ваня, Ваня… — со слезами на глазах повторял Костя, стоя у койки умирающего друга.

…Вскоре стало известно, что войска Сталинградского и Донского фронтов соединились в районе Калача и огромная гитлеровская армия, наступавшая на Сталинград, оказалась в окружении. В эти дни полк Титова готовился к выполнению новых задач — к большому наступлению для разгрома окруженных немецко-фашистских войск. Много неотложных и больших дел было в эти дни у Титова и Пожарского, но они встретились, чтобы решить дальнейшую судьбу Кости, Пети, Лизы и Гиры.

— Прежде всего, — пошутил Пожарский, — надо послушать главкома и стратега детских душ. — И тут же, обращаясь к Фомину, сказал — В этом деле решающее слово за тобой, товарищ педагог.

Александр Иванович, не задумываясь, ответил:

— О чем можно говорить? Об усыновлении? Но война еще не окончена, может случиться, что они снова осиротеют…

Пожарский и Титов переглянулись, не зная, что сказать. И тогда Фомин серьезно проговорил:

— У них нет родителей, но есть Родина, есть детские дома, школы. Они пойдут учиться… Прошу подписать направление… — Он положил перед генералом список, в котором значилось: «Костя Пургин, Лиза Пескова, Гира Шарахудинова, Петя Чернов сего числа 26 ноября 1942 года направляются в детский дом ветеранов обороны Сталинграда».

Человек никогда не устает смотреть на пламя костра. Не потому, что возле него тепло и уютно. Нет, в нем что-то более сильное, завораживающее…

Пламя никогда не бывает спокойным: каждую секунду появляется что-то новое, неповторимое. Это живой букет цвета и света с множеством красок, оттенков, ярких искр, которые неустанно рождаются в орбите костра.

В самом горении нет покоя. Прислушайтесь к костру. Он яростно рвет тишину, и она отступает. А темнота, которая перед появлением пламени, кажется, сгустилась и пыталась стать вязкой смолой, вдруг разваливается, разлетается в разные стороны и робкими тенями дрожит поодаль или прячется за спиной, крадется за кустами…

Смотрю на пламя и думаю о человеке, который как бы вырастает передо мной из костра и радуется тому, что стал частичкой пламени. Думаю об этом человеке, потому что живет он в моей памяти, а его творчество много лет удивляло и завораживало меня. В какой-то мере я был ему советчиком и помощником, когда перед ним встала задача увековечить подвиги героев Сталинградского сражения. И тот, кому доведется побывать в Волгограде, непременно походит по Мамаеву кургану, где пролегали огневые позиции героической битвы, где воздвигнут ныне величественный монумент «Родина-мать».

Оживающие камни и глыбы бетона! Они рассказывают о пережитом с удивительной достоверностью.

Ходит бывший солдат по кургану, и перед ним, как из дымки, выступают фигуры воинов, боевые эпизоды, детали боевых позиций той самой поры, которая запомнилась ему со времен войны.

Вот знакомые рабочие, колхозники с винтовками и автоматами. В них он узнает себя. А вот липа родных и близких боевых друзей — бойцов, офицеров, генералов. Хоть бросайся в объятья, обнимай, целуй, прижимай к груди и по-солдатски скупо плачь, вспоминай прошлое.

Но глаза и губы друзей неподвижны. Они отлиты из бетона. Однако старый солдат, останавливаясь перед ними, ждет, что вот сейчас, сию минуту задвигаются брови хмурого воина, решившего стоять насмерть; привстанет и швырнет гранату смертельно раненный морской пехотинец; сделает еще один шаг и присядет отдохнуть санитарка, выносящая с поля боя раненого воина; поднимет глаза и горестно вздохнет скорбящая мать, что держит на коленях умершего сына…

Вдохнуть такую жизнь в камни и бетон, вдохнуть навечно, навсегда подвластно лишь художнику редкостного дарования…