Ребята радостно загалдели, радуясь, что неприятная тема и вообще весь инцидент были забыты, стали обсуждать больничное меню, пошли разговоры о предстоящем футбольном матче местного «Днепра» и киевского «Динамо», в общем, пошел мальчишеский треп обо всем и ни о чем.

И только Макс, автоматически поддерживая общую беседу и вставляя иногда какие-то фразы, медленно остывал, стараясь совладать с внезапно выпершим наружу сознанием своего второго «Я». Которое уже заполнило до краев личность подростка Максима Зверева, мальчика одиннадцати лет, в теле которого он оказался так внезапно. И теперь предстояло понять — это временное явление, какой-то сбой во Вселенной, во времени и пространстве, или же ему, Максиму Звереву, кто-то там, наверху, предоставил второй шанс прожить свою жизнь.

«Так, чтобы потом не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы!» — вспомнил слова Павки Корчагина [17] Зверь.

Вспомнил — и улыбнулся.

За окном был теплый сентябрьский день, пахло осенью и было так спокойно, что не хотелось не только думать о чем-то нехорошем, но и вообще о чем-то думать. Хотелось просто раствориться в окружающем мире и стать его частью.

Частью мира.

В который через сорок лет придет война…

Из больницы Макс выписался быстро. Голова зажила, видимо, ничего серьезного не было — просто наложили пару швов над бровью, напичкали лекарствами, а поскольку симптомов сотрясения мозга хирург Пал Палыч не наблюдал, то и какой смысл держать Максима в травматологии? Это же не пробитый череп у того же Валика, тому еще пару недель надо было лежать и на процедуры всякие ходить. Так что папа забрал Максима домой уже через три дня. И хорошо, что папа, а не мама, которая в этот день уехала к бабушке. Потому что Зверю пришлось привыкать заново к своим родителям.

Ну, с батей все было в полном ажуре — сознание пятидесятитрехлетнего мужика Максима Зверева позволяло одиннадцатилетнему подростку Максиму Звереву относится к тридцатилетнему мужчине Виктору Звереву, его отцу, как-то даже по-отечески. Словно бы он, Максим, был не сыном, а отцом своего отца. В сущности, разница в возрасте между пятидесятитрехлетним сыном и тридцатилетним отцом именно такой и была. Но Виктор Зверев о ней не подозревал.

Одним словом, со своим батей Макс сразу поладил, заново воспринимая все те несправедливости — как он считал в детстве и которые мальчиком наотрез отказывался понимать — как вполне нормальные педагогические приемы. Хотя в детстве часто злился на родителей. Очень мудро кто-то сказал — «Пока свои дети не появятся, будешь ребенком и не поймешь своих папу и маму». Вот так и сейчас — дважды отец в будущем, Зверь прекрасно понимал своего отца и даже не пикнул, когда тот ему дома устроил выволочку минут на двадцать.

— Скажи спасибо, что башка у тебя раненная, а то бы я тебе сейчас врезал пару раз по ней. Чтобы дурь из головы выбить! — Зверев-старший был, как всегда, прямолинеен и груб. — Это ж надо было удумать — поперся на эти развалины, да еще стал камнями швыряться! Как тебе только башку там не проломили или вообще не отбили?

— Папа, я все понял, обещаю — больше не повторится, — тихо сказал Макс.

Зверев-старший даже немного опешил. Он ожидал, что Максим, как всегда, будет отгавкиваться, пререкаться, переговариваться, а тут вдруг — такое признание. А главное — обещание! Такого еще ни разу не было!

— Ну, надо же! Обещает он…

— Сказал же — обещаю! Глупостями больше не буду заниматься. Есть дела поважнее, — Макс постарался говорить убедительно.

— Какие это дела поважнее? Карбид в костер бросать? По подвалам бегать? С брызгалками? — отец Макса все еще не верил в такие разительные перемены сына.

— С брызгалками ты меня точно не увидишь. Глупости какие! — Макс улыбнулся, вспомнив свои детские шалости. — Гораздо полезнее вон в секцию стрельбы записаться, а не с этими… сосками бегать, позориться…

Зверев-старший совсем растерялся. Сын изменился просто на глазах. Он, конечно, хулиганом не был, наоборот — все свободное время просиживал в библиотеках, читал запоем, но иногда на него, что называется, находило, и он с пацанами все еще играл то в войнушки, то в индейцев, то просто лазил по балкам и оврагам. Хорошо еще, что в новом районе, где Зверевы только-только получили квартиру в новостройке, уже давно не было ни балок, ни оврагов, ни даже строек — остался злосчастный пятачок с опустевшими частными домами, на месте которых через месяц уже собирались строить детский сад. Пока же остатки четырех домов — это было единственное, так сказать, темное пятно на карте новенького рабочего микрорайона.

— Ну, стрелять тебе, допустим, еще рано — в секцию таких малых не берут, но вот то, что осознал свою дурь — похвально… Вот бы мать тебя сейчас послушала… Ладно, иди на кухню, пообедай, на больничных харчах, наверное, оголодал.

Отец Макса решил, что воспитательный процесс закончен и пошел в комнату, где его ждал процесс доводки квартиры до оптимального содержания. Ему предстояло закончить поклейку обоев. Мать Максима, Татьяна Зверева сегодня должна была вернуться только к вечеру…

Квартиру родители Макса купили, хотя советским гражданам квартиры чаще давали, точнее, выдавали. Такие квартиры были ведомственными — человек, работая на каком-то предприятии или в каком-то учреждении, получал ведомственное жилье. И, пока работал, жил в нем. Такова была государственная политика, которая, кстати, стимулировала своих граждан работать на одном месте, ибо «летуны» — те, кто часто менял место работы — мягко говоря, не поощрялись.