— Я не спросил раньше, — крикнул Оуэн. — Но чем ты занимаешься?

— Ем, сплю и разговариваю с тобой.

— Я имел в виду – в реальном мире. Кем ты работаешь?

— Я устанавливаю компьютерные сети для финансовых компаний. Всё в порядке, я уже одета. Можешь возвращаться.

Оуэн прошёл несколько метров к кирпичной арке, в которой было установлено бронированное стекло, отделяющее камеру Марианны от коридора. Она стояла у самого стекла, смущённо скрестив руки на груди. На ней были обтягивающие коричневые брюки из молескина [60] и футболка.

— Хорошо выглядишь, — сказал он.

— У тебя интересный вкус. Мне бы никогда не пришло в голову сочетать эту майку с этими брюками.

— По-моему, это замечательно выглядит.

Марианна засмеялась. Убрав руки, она повернулась вокруг своей оси, демонстрируя ему наряд.

— На самом деле, это действует. Спасибо, что позаботился. В чистой одежде я чувствую себя намного лучше.

— И выглядишь здорово, — оценивающе сказал Оуэн.

— Я и чувствую себя хорошо. Слушай, у меня даже никаких симптомов нет! — Марианна показала Оуэну руки. Контраст между коричневой веснушчатой кожей с наружной стороны её предплечья и мягкой белизной внутренней стороны заставил его вздрогнуть от неожиданной сексуальности. — Видишь, — продолжала она. — Никакой сыпи, никаких пятен, никаких струпьев или корочек, никаких пузырей. И я чувствую себя хорошо. В самом деле хорошо.

— Проблема в том, — сказал он, глядя на неё сквозь пуленепробиваемое стекло камеры, — что мы просто не знаем, как скоро проявляются симптомы лихорадки провинции Тапанули. У тебя может не быть симптомов, но ты можешь оказаться носителем заболевания. Нам нужно подождать и узнать, как всё обстоит на самом деле.

— Сколько нужно ждать? Он пожал плечами.

— Неделю. Не знаю.

— Неделю! — она была на грани отчаяния. — Не знаю, как я переживу ещё целую неделю здесь. Я хочу сказать, компания отличная, но...

Оуэну хотелось бы сказать ей правду. Он считал, что она заслуживает того, чтобы знать правду. Проблема была в том, что он не знал, какова эта правда. Тошико до сих пор обрабатывала ультразвуковые снимки тела Марианны и, поскольку анализы крови не показали ничего необычного, в данный момент невозможно было понять, что с ней не так. Как врач он был поставлен в тупик. Почему она нападала на людей, пыталась их съесть, а потом гналась за долгоносиками по центру города, пытаясь превратить их в мобильные заведения быстрого питания?

— Ты выживешь, — сказал он. — Я прослежу за этим. Она взглянула на него из-под своих длинных ресниц.

— Спасибо, — сказала она. — Я знаю, что не очень нравлюсь твоим коллегам. Ты – единственный, кто заботится обо мне как о человеке, а не как о лабораторной крысе.

— Я уверен, что, если бы они узнали тебя поближе, ты бы им понравилась, — защищаясь, заявил Оуэн.

— Японка даже не хочет на меня смотреть. Она просто приходит время от времени, прикладывает ко мне какой-нибудь прибор, дожидается, пока он не запищит, и уходит. Американец просто некоторое время смотрит на меня, стоя там в своём длинном пальто, и тоже уходит. Кажется, он проводит больше времени с тем, кто сидит в камере в дальнем конце коридора – кто бы это ни был, – чем со мной. Я слышу, как они разговаривают – то есть я слышу, как он говорит, но не слышу, что именно он говорит. Ещё была другая женщина, которую я видела в ту ночь, когда меня привезли сюда, но потом она больше не появлялась. И ещё молодой парень. Кажется, он носит костюм. Иногда, когда я пытаюсь заснуть, а потом поворачиваюсь и неожиданно открываю глаза, он стоит там и смотрит на меня, но всегда быстро уходит, и я даже не успеваю рассмотреть его лицо.

— Это их работа – быть бесстрастными, — сказал Оуэн, стараясь говорить как можно более убедительно и успокоительно. — Они все работают над этой вспышкой лихорадки провинции Тапанули. Они не могут позволить себе эмоционально привязываться к своим пациентам.

— А ты? — она опустила взгляд. — Это что, твоя работа – привязываться эмоционально?

— Это не моя работа, — ответил он. — Это необязательное дополнение.

— Ты и в самом деле добрый. Я бы хотела... я бы хотела, чтобы мы встретились до того, как всё это произошло.

Оуэн скорчил гримасу.

— Если бы мы встретились раньше, — слова срывались с его губ ещё до того, как он успевал подумать, что говорит, — то я бы тебе не понравился.

— Но ты мне нравишься.

— Между нами барьер, — он хлопнул рукой по стеклу, и звук удара эхом отозвался от кирпичных стен. Где-то в дальнем конце коридора долгоносик удивлённо захрюкал. — Я не могу добраться до тебя, а ты – до меня. Всё, что мы можем – только разговаривать.

— Не напоминай мне, — с чувством сказала она.

— Ты не понимаешь. — Он закрыл глаза и прижался лбом к стеклу. — Слушай, если бы мы сейчас были в баре, я бы уже был на тебе, как сыпь.

— Не упоминай при мне сыпь.

— Ты понимаешь, что я имею в виду. Ты уже видела таких парней, как я. Всё, что мы говорим, всё, что мы делаем – это только ради того, чтобы затащить тебя в постель. Со мной то же самое. Я разговариваю с тобой только потому, что не могу до тебя добраться.

— Ты кое-что забыл. Ты разговариваешь со мной. А ведь ты мог бы просто уйти. Как остальные.