Мастер разбудил Петрова, Петров глянул на себя, чистого и трезвого.

Взрыхлялась память. Можно ведь отлично выспаться в Филевском парке! Туда немедленно. Он шел по Большой Филевской, огибая места, где могла встретиться милиция.

Синяя фуражка вдалеке загнала его во двор дома. Руки сразу свело судорогой, но стена рядом, Петров привалился к ней и оторвался от нее, когда из подъезда вышла, разговаривая с малышом, женщина. Что-то знакомое в голосе, какая-то теплота в сухом голосе… Петров припал к стене, хотел вмяться в нее, врасти, раствориться в ней… Малыш умолк, потому что умолкла мать.

— Саша, — сказала Нина. — Саша.

Это была Сарычева, Нинель Сарычева.

— Это я, — выговорил Петров, держась за стену. — Я. Я скоро погибну, Нина, и хочу… не извиниться, нет! Слабое, ничтожное слово… Я виноват.

Делай со мной что хочешь. Зови милицию, кричи. Я не сойду с места. Я виновен. Я забыл о том, что ты такая же, как я, как все мы люди.

Малыш присмирел, не теребил руку матери.

— Не пугайся, это раньше я тебя кляла… Теперь я спокойна.

Разошлась… Вновь вышла замуж. А это мой сын. — Она подняла его на руки.

— А что с тобой? Куда ты идешь?

— Спать. В парк.

Она опустила сына. Достала из сумочки ключи.

— Двадцать первая квартира в этом подъезде. Иди. Спи. Муж придет в семь, я чуть пораньше.

Он взвешивал ключи. Подбросил их, поймал, сжал в кулаке. Знал, что это глупо, неразумно — подозревать Нину, но ничего с собой не мог поделать.

Быть запертым в квартире — это преступно неосторожно, это недопустимо.

— Спасибо. Я не забуду. Будь счастлива.

Он заснул за десять метров до куста, под который решил упасть.

Подкосились ноги, тело рухнуло на траву и расползлось по ней. Сон, наконец-то… Петров лежал и улыбался… Кто-то дернул за ногу, еще раз…

Глаза разлепились, увидели в желтом мареве предмет, очертания его прояснялись, становились менее зыбкими. Еще усилие — и Петров узнал милиционера.

— Вставайте, гражданин.

— Пошел ты…

Глаза сами собой закрылись. И вдруг окончательное пробуждение толчком возвращает реальность, и пляшущий мир останавливается, приобретает строгость и четкость. Мотоцикл с коляской плавно выезжает на улицу, посвистывает ветер, смазанные скоростью лица вытягиваются в пестрое длинное пятно, и в нем (или это показалось?) проступили на долю секунды тревожные глаза Сарычевой… Мотоцикл развернулся у милиции, Петрова поставили перед дежурным.

— Г-гады! — захрипел Петров. — Что я вам сделал?

Он выхлестывал изощреннейшую брань, исторгнутую одним запахом милиции, выливался запас уже забытых слов… Дежурный, старший лейтенант, понимающе переглядывался с сержантами, бранный набор высшей кондиции мог принадлежать только битому человеку. Взлетела табуретка, схваченная рукой Петрова, сержант выхватил пистолет, но, опережая всех, через барьер перелетел дежурный, и Петров рухнул на пол… Его связали и отволокли в угол. Он драл горло, воя по-собачьи, и колотил бы ногами, но, упакованный «ласточкой», только елозил телом по чисто промытому полу. Затих, замер. Аромат не приспособленных для жилья помещений, запах мест заключения сразу отрезвил его. Петров нашел положение, при котором не так стонали стиснутые ремнем руки, и задремал… Несколько раз (во сне или наяву?) слышал он голос Сарычевой и пробуждался на мгновение, вновь засыпая с болезненно счастливой улыбкой… Руки и ноги вдруг распластались по полу. Петров повернулся на бок, лег на спину, из-под глаз выскользнул кончик развязанного ремня.

Хватаясь за стену, медленно вставал Петров.

— Гражданка, — миролюбиво втолковывал дежурный, — будьте поспокойнее. Вы не где-нибудь находитесь, а в милиции.

— Не ваше дело! — огрызнулась Сарычева. — Не учите меня, что надо делать!

Она спиной стояла к Петрову.

— Освободите его немедленно, иначе я буду звонить вашему начальству!

Сержант показал Петрову на коридорчик, повел его мимо дверей, открыл камеру.

— Посиди. Узнаем, кто ты, и освободим.

— Не надо, — сказал Петров, — я прибыл к месту назначения.

Он вытянулся на нарах, он вновь был в прошлом, он знал, что ему делать.

Прежде всего спать.

Четыре часа — без сновидений, без картинок в цвете, без мучительных образов. Он выспался.

Дверь открыл сам дежурный, протянул полотенце.

— Иди умойся. И не прикидывайся. Выпустим сейчас.

Он все уже подготовил, пересчитал при Петрове деньги, уложил их в паспорт.

— Четыре тысячи восемьсот сорок один. Проверь. Полсотни взял за штраф.

И брось эти шуточки, понял? Стольких людей из-за тебя потревожили…

Часы показывали двадцать два с минутами.

— Я свободен?

— Говорю тебе: за тобой приедут.

— Вновь спрашиваю: я свободен?

— Иди, — устало разрешил дежурный. — Иди.

В наземном вестибюле «Филей» дул ветер, пахло свободой. Петров прочел названия станций и понял, что с той минуты, как нажат был стартер «газика», он стремился к дому на Кутузовском — так и называлась следующая остановка.

Теперь, когда цель так близка, он не мог задерживаться нигде и от «Кутузовской» бежал — к дому Лены, летел по ступенькам. Палец потянулся к звонку, но кнопку не тронул… Что-то происходило за дверью: Петрову казалось, что он слышит дыхание человека за нею. Усмирялось биение сердца, на лестнице, во всем подъезде обманчивая тишина, и кто-то стоял за дверью, прислушивался к тишине и к дыханию Петрова. Вновь поднес он палец к звонку, и, опережая руку, открылась дверь, и Лена бросилась к нему, обнимая и плача.