Шрифт:
Нет, Темке трудней и тяжелей, чем Толику. В тысячу раз хуже!
Толик думал так, считая себя еще счастливцем по сравнению с Темкой, и Темка от этого становился в его глазах все лучше. Он хвалил Темку, он любил его. Он подумал даже, как было бы здорово, если бы Темка был его старшим братом.
Толик улыбался про себя, гордился Темкой и совсем забыл о своих бедах.
В тот же день, вечером, мама позвала Толика в магазин. Он долго отнекивался, но потом согласился, и они пошли в центр. У мамы было хорошее настроение, она все улыбалась, рассказывала Толику, каким он был маленьким. Потом замолчала.
– Однажды ты спросил меня, – сказала она. – «Мама, – спросил ты, – а что такое жизнь?» Я удивилась твоему вопросу, а ты добавил: «Мне кажется – это игра». – «Как это?» – спросила я, смеясь. «А как в игре: и грустно и смешно».
Толик улыбнулся.
– Сколько мне было тогда? – спросил он.
– Пять лет, – ответила мама.
– Что ж, все верно, – подтвердил он. – Жить – это и грустно и смешно.
Мама взглянула на него удивленно.
– Тебе было пять лет, что ты мог понимать?
– Но ведь верно? – спросил Толик, вглядываясь в маму.
– Потому и помню, – вздохнула она, – столько лет…
Они шли не спеша, говорили о всякой всячине и совсем не подозревали, что еще один квартал им остался, еще сто шагов, еще десять…
Мама остановилась. Толик взглянул вперед.
Из дверей магазина выходил отец. Он держал под руку маленькую, с черными, как у Темки, глазами женщину. По другую сторону от отца стоял Темка. Он всматривался в маму Толика, мама всматривалась в женщину. А отец и Толик глядели друг на друга.
Они потоптались немного друг против друга, и отец с новой семьей свернул в сторону.
Мама качнулась, и Толик подхватил ее. Мамино лицо было белым, губы плотно сжимались. Толик думал, она заплачет, как всегда, но глаза ее были сухими, только блестели необычно.
И еще он увидел в маминых глазах отчаянность. Будто она решилась на что-то.
– Ты знал? – спросила она вдруг сухо, и у Толика не хватило духу соврать. Да и что толку врать? Он кивнул.
Мама коротко размахнулась и ударила Толика по щеке.
Толик не обиделся, не заплакал. Он смотрел на маму, будто с высоты. Будто был он на горке, а мама внизу.
Ведь ее же он пожалел, когда не сказал про отца. Хотел, чтобы мама подольше не знала. Впрочем, это глупо, конечно. Все равно бы узнала.
– И глупо и смешно, – сказал Толик и увидел побелевшие мамины глаза.
Часть четвертая
Пожар
1
Не узнавал Толик маму.
Все в ней переменилось: и походка, и голос, и глаза.
По комнате ходит быстро. Голос звонкий стал, словно металлу в него добавили. Не плачет, как раньше, наоборот – глаза ясные, и решительность в них. Только сама – как струна натянутая. Затронь – сорвется и больно ударит.
Ходит она по комнате, делает свои привычные дела, а сама все думает напряженно. Спросишь о чем-нибудь – молчит, не слышит, а повторишь громче – вздрогнет, обернется. «Что-что?» – скажет и тут же опять про свое думает. Толик даже пугаться стал: не случилось бы чего-нибудь с ней, не попала бы под машину, вот так задумавшись, когда с работы идет.
Но самое главное – мама к бабке переменилась. Мало с ней говорит – так, о пустяках только, о всяких домашних делах, да и то – перекинутся словом и молчат. Бабка на маму строго взирает, рассматривает ее пристально, будто диковинную бабочку, а мама на ее разглядывания – ноль внимания. Раньше бы бабка про такое мамино поведение высказалась немедленно, а теперь молчит. Чувствует перемену.
И вдруг кончилось бабкино владычество. Будто династия какого-нибудь Рамзеса Второго в учебнике истории.
Толик думал, бабы Шурино царство навечно, навсегда, а если даже не навсегда, то нелегко ее свергнуть будет. А вышло все очень просто. И смешно.
Мыла мама однажды пол. Тряпкой громко шваркала, зло по полу воду гоняла и добралась до бабки с уткнутыми друг в друга тапками. Дулась опять за что-то баба Шура. Характер проявляла. Так вот, добралась мама до бабкиных тапок и вдруг сказала:
– Ну-ка подвинься!
Не стала бабкины ноги тряпкой аккуратно обводить. Баба Шура на нее уставилась, точно филин. Поразилась маминой наглости. Потом губы поджала и отвернулась, будто ничего не слышала.