— Это только сейчас, — встал на защиту деревеньки Мишка. — Летом здесь очень хорошо. Много людей, детворы. Некоторые даже с палатками приезжают, прямо на берегу живут.

— А ты откуда знаешь? — сейчас в преддверие осенней ночи Настя с трудом в это верилось.

Солнце между тем красной кляксой растворялось в мутном мареве туч, словно капля чернил упавшая на грязную вату.

— Я в детстве почти все лето проводил у Стасиной бабушки, вместе с ней и Тимуром, — проговрил Мишка. — Ты, наверное, не знаешь, но когда у Тимура умерла мама, Стасины родители его усыновили. И Станиславина бабушка очень хорошо к этому отнеслась. Она и так всегда принимала его как внука, баловала даже больше чем Стасю. Мы очень любили бабу Дотю. Вообще-то ее звали Авдотья Ивановна, но нам она позволяла звать себя, как захотим. Замечательная старушенция была.

Настя уже с пол минут вглядывалась в лицо Мишки, который отсутствующим взглядом скользил по глади темной реки, ловя последние закатные блики. И что-то во всем его виде сквозило такое, что Насте захотелось обнять его, прижавшись всем телом. Мишка удивленно взглянул на тонкие ручки, обвившие его талию. Пушистые кудряшки обрамляли лицо девушки, обращенное к нему. Глаза отражали звезды. Миша, поддавшись желанию, очень нежно поцеловал свою девочку. А потом, чуть отодвинувшись, с нескрываемой грустью, спросил:

— Почему ты такая, только когда мы вдвоем, и рядом больше никого нет?

— О чем ты? Какая «такая»?

— Все понимающая, нежная, заботливая… — перечислил Мишка. — Когда кто-то рядом, а особенно Тимур, ты будто внутренне сжимаешься. Стараешься отодвинуться, вынут руку из моей руки, смеешься не естественно, прячешь глаза. Будто стесняешься признаться окружающим, что мы вместе.

— Я совсем не… Это не так, — Настя удивленно и непонимающе смотрела в глаза Мишки. Возможно, она и вела себя в присутствии Тимура себя так, но это было скорее настороженность в отношении его, чем стеснительность, направленная на Мишку. Но неужели с его стороны ее поведение выглядело именно так.

— И смотришь ты на него так, как на меня никогда не смотрела. Если честно, мне очень сложно в такие минуты тебя не ревновать.

— Прости, — Настя поднялась на цыпочки и поцеловала туда, докуда дотянулась, в кончик подбородка. — Я не испытываю к Тимуру то, за что меня следовало бы ревновать. Знаешь, как приятно смотреть на яркий огонь живого костра — трудно не взглянуть, еще сложнее отвести взгляд. Вот только Тимур, словно лесной пожар: издалека — красиво, но вблизи можно сгореть. А ты — огонь в камине маленькой избушки среди зимнего безмолвия. Ты просто знай, мне ближе теплый, хоть и не столь яркий огонек домашнего очага, чем все пожирающее пламя.

Мишка улыбнулся и нежно поцеловал зардевшуюся Настю. Он был очень счастлив, ведь его девочка впервые столь открыто говорила о своих чувствах, посути признавая, что они взаимны.

Солнце между тем совсем скрылось, поднявшийся ветер зашептал в кронах деревьев, выглянула почти полная луна в окружении ярких звезд. Дрожь Насти все усиливалась. И Миша, решив, что она замерзла, не смотря на его объятья, предложил вернуться. Когда до калитки осталась пара шагов, Настя, желая хоть немножко отвлечься от неприятного ощущения чужого взгляда, спросила:

— А почему Ангел и Ведьма не встречаются? Они такая красивая пара. В первый раз, когда я их увидела, то так и подумала.

— Кто? — не понял Миша, задумавшись о своем.

— Ой, то есть Тимур и Станислава. Это их так в институте прозвали, — Настя порадовалась, что достаточно темно, а то она уже устала краснеть.

— А что, — Мишка довольно ухмыльнулся, — очень точно. А насчет встречаться, я думаю, Станислава боится разрушить то, что уже есть. Наверняка считает, что их отношения идеальны, ближе, чем дружба и любовь. А Тимур до сих пор не повзрослел, и не понимает всей глубины своих чувств к Станиславе. А может и понимает, но тоже боится признаться самому себя. Да еще у него не самый хороший пример семейной жизни его родителей. И я не уверен, но мне кажется, он боится оказаться таким же как отец. Вообще у них со Стасей все сложно. Одно знаю точно, ни один из них первым не признается. Слишком упрямые и гордые. И не говори с ними об этом, ладно? А теперь пошли греться и есть!

Настя тяжело вздохнула, она слишком хороша знала эту маниакальную боязнь сына: «стать таким же как отец». Ее брат всегда страшился этого, хотя и не признавался в открытую. Поэтому она лишь кивнула и шагнула следом в открытую калитку.

***

Кирпич пил третий день, не просыхая. Но если предыдущие сутки он заливался дома, то сейчас выбрался в ближайший бар. Личные запасы алкоголя подошли к концу, да и надоели родные стены до волчьего воя. Приплелся он в питейное заведение к самому открытию. И сейчас, когда близилась ночь, дошел до приятного невменяемого состояния, когда хочется поделиться переполнявшей организм радостью хоть с кем-нибудь, но обязательно женского пола и симпатичной внешности, например, вон с той милашкой у барной стойки.

Путь до цели занял в три раза больше времени, чем планировалось. Кирпич даже заподозрил, что кто-то намеренно двигает стойку вместе с милашкой и барменом, стоит лишь чуть к ней приблизится. Когда он добрался до бара и с трудом водрузился на высокое сиденье, наградой ему стала улыбка рыженькой. А еще бы ей не улыбаться, не каждый день такой великий человек, как Кирпич, удостаивает ее своим вниманием. Да каждая девка должна возблагодарить судьбу, за то время, когда Кирпич позволил быть с ним.