– Садись, – негромко сказала она и сама села первой, чтобы (опять же со стороны!) никто не посчитал его дурно воспитанным. Отчего-то ей казалось, что Данил каким-то образом это почувствует.

Пока не подошел официант, в котором Даше виделся скрытый кокаинист, она решила выяснить, что Данил захочет заказать. В его взгляде опять проступила растерянность, а губы озабоченно напряглись. Он так силился угодить ей и не оплошать, что Даша сжалилась и подсказала:

– Хочешь «Пепси»?

– Хочу! – Его еще красное с мороза лицо оживилось.

На прошлой неделе Даша покупала им с Сережкой двухлитровую бутыль, и они оба так обпились, к вечеру начали икать. Это развеселило их до неприличия. Данил хохотал так громко, что Даша пригрозила дать обоим ремня.

– А икать не будешь?

Он тихонько прыснул и помотал головой. «Хороший мой, – с нежностью подумала Даша и опять едва не погладила его по голове. – Повезло твоей маме… Такой милый был мальчик».

Ее внезапно охватило чувство, полярное тому, что она испытывала минуту назад: страх, что он вылечится и станет как все. Взрослым.

Перебивая собственные мысли, она быстро заговорила:

– Когда подойдет официант, скажи ему: «Кофе и “Пепси”».

Данил вопросительно склонил голову:

– Кофе? Зачем?

– Мне – кофе.

Он понятливо кивнул:

– Скажу. Так надо?

– Да, так надо. Заказ делает мужчина.

– Мужчина, – повторил он и довольно разулыбался.

– Ну да. Можешь поиграть во взрослого?

Не выказав ни малейшего удивления, Данил подтвердил:

– Могу.

Даша с изумлением проследила, как он небрежно откинулся на спинку, положив руку на стол, слегка побарабанил пальцами и оглядел зал с видом готового зевнуть аристократа.

«Вот, черт возьми! – восхитилась она. – Все дети – великие актеры».

Но прежде официанта к ним подошел один из поэтов, имя которого Даша не запомнила, поскольку его стихи прошли мимо нее. Она не бралась судить, плохи они или хороши. Просто одни ложились ей на душу, а другие – нет.

– Вечер добрый, – прохрипел поэт, низко наклонясь над столиком. – Мы не знакомы? Вы не из наших? Где я мог вас видеть?

Он обращался только к Данилу, на вспыхнувшем лице которого выразился неподдельный ужас. А Даша моментально представила, что на такой вопрос может ответить ребенок. Да что угодно!

– Вряд ли вы его видели, – не позволив ему и рта раскрыть, сказала она. – Он приезжий.

– Москвич? – почему-то спросил поэт, еще ближе подавшись к Данилу.

Но тот неожиданно хихикнул:

– «Москвич» – это машина.

Похожие на запятые брови высоко подскочили над переносицей. Поэт с недоумением протянул:

– Шутите?

Данил только радостно улыбался. «Гордится тем, что блеснул эрудицией», – поняла Даша.

– А что, – спросила она с вызовом, – здесь и пошутить нельзя?

– Все можно, – задумчиво ответил безымянный стихотворец, не сводя с Данила пристального взгляда. – Значит, на контакт идти не желаете?

– Что это вы о нем как об инопланетянине?

– А он и похож…

Нетерпеливо поерзав, Данил весело спросил:

– Кто?

– Ты, – строго сказала она.

Он сразу притих, лишь изредка коротко поглядывая на поэта, который, наклонившись к Даше, с присвистом прошептал:

– Он сильно под кайфом?

Открыто поморщившись от его тяжелого запаха, она отрезала:

– Ничего подобного. И вообще, какое вам дело? Что вам от нас нужно?

– Он знает, где достать?

– Что?!

Толкнув столик так, что поэт чуть не упал, она грозно прошипела:

– Отстаньте от нас, пока я не позвала милицию! Старый идиот…

– Да что это с вами, – виновато забормотал тот, переступая с ноги на ногу, но все еще не отходя от столика. – Я же не стукач… Я так… Для себя… Молодой человек показался мне знакомым, я подумал, что, может, он…

Даша нетерпеливо прервала его:

– Нет. Вы ошиблись. И, кстати, он не моложе вас, нечего говорить о нем в таком тоне.

«Я уже защищаю его, как собственного ребенка. – Ей самой стало смешно. – А он, бедный, даже не понимает, в чем дело…»

Данил уже давно убрал со стола руку и теперь сидел, зажав ладони между коленями. Его широкие плечи были напряжены, а шея склонена, будто он покорно подставил ее под секиру. Бросая исподлобья настороженные взгляды, он силился угадать, что происходит, но это давалось ему с таким трудом, что на лбу проступила влага. Когда они остались вдвоем, Данил потерянным голосом спросил: