Как указывает историк психиатрии Дэвид Хейли, в некотором смысле для развития психиатрии и психофармакологии даже хорошо, что А. Барюк не был назначен заведующим кафедрой психиатрии Парижского университета и директором клиники Святой Анны (этот пост был отдан Ж. Деле). А. Барюк еще до опубликования работ Ж. Деле и П. Деникера и независимо от впервые обнаружившей этот эффект Симоны Курвуазье показал, что хлорпромазин вызывает у экспериментальных животных каталепсию, и этот его результат, в отличие от наблюдений С. Курвуазье, был опубликован. А поскольку А. Барюк еще в 1930-х годах показал, что каталепсию у экспериментальных животных вызывает мескалин, и предложил считать это эквивалентом кататонии у человека и экспериментальной моделью шизофрении, когда он обнаружил сходные каталептогенные свойства у хлорпромазина, для него представлялось логичным, что хлорпромазин никак не может лечить шизофрению, наоборот, он должен ее вызывать! [Healy, 2004]. Лишь спустя несколько лет после открытия Ж. Деле А. Барюк признал свою ошибку и согласился с тем, что каталепсия у животных – эффект неспецифический и что в случае хлорпромазина она является эквивалентом экстрапирамидных нарушений, а в случае мескалина и ЛСД – эквивалентом истинной кататонии у человека, поэтому хлорпромазин действительно может помогать больным шизофренией, в то время как мескалин и ЛСД могут служить ее экспериментальными моделями [Healy, 2004]. Таким образом, если бы заведующим кафедрой психиатрии и директором клиники Святой Анны был назначен А. Барюк, а не Ж. Деле, то история могла бы пойти по другому пути: с немалой вероятностью А. Барюк тогда отверг бы или запретил эксперименты с хлорпромазином, считая, на основании его каталептогенности, что он может вызывать шизофрению.

Тем не менее научный вклад А. Барюка огромен, поскольку именно ему принадлежит заслуга изобретения первой экспериментальной модели шизофрении. Для того чтобы привлечь внимание коллег к своему открытию, А. Барюк периодически бродил по больнице Шарантон с опоенными мескалином, застывавшими у него на плече в странных позах различными птицами: голубями, охотничьими соколами. Однако важность его открытия, позволившего впоследствии надежно тестировать новые экспериментальные АП на животных, в то время была не понята и даже осмеяна коллегами [Healy, 2004].

В 1961 г. он был назначен директором лаборатории экспериментальной психопатологии в Центре социальной психиатрии, а за свои художественные работы и исторические этюды был введен в почетную галерею Парижской школы искусств. Кроме того, он также был президентом Парижского медико-психологического общества, президентом Общества иудейской медицины (стремившегося соединить гуманистические принципы иудаизма с медициной), основателем и первым президентом Общества Моро де Тур, пропагандировавшего важность, наряду с лекарствами, гуманного отношения к больным со стороны не только врачей, но и общества, а также необходимость социальных реформ и социореабилитационных мер для улучшения психического состояния больных.

В 1965 г. А. Барюк был назначен полным профессором Медицинской школы Парижа и в том же году был избран «бессмертным», как называли членов Французской академии наук, а также членом Академии медицинских наук [Краткая биографическая справка…].

Один из знаменитых учеников А. Барюка – Анри Элленбергер.

А. Барюк активно интересовался разработками в области психофармакологии (более того, как уже было отмечено, он в некотором смысле предвидел само ее появление). Он также был активным сторонником восходящей еще к Филиппу Пинелю, освободившему больных от чрезмерных стеснений, вязок и смирительных рубашек, традиции «моральной психиатрии», апеллировавшей к гуманизму, моральным и религиозным ценностям.

На этом основании А. Барюк отвергал не только такие биологические методы, как ЭСТ или ИКТ, не говоря уже о лоботомии, но и психоанализ, поскольку считал его грубым и неправомерным вмешательством в психику и личную жизнь пациента. По мнению ученого, это неправильно, когда пациенту приписывают некие скрытые мотивы, потаенные мысли и желания и проводят типичный для психоаналитиков «допрос в полицейском стиле», как он это называл. Кроме того, он указывал также, что психоаналитическая доктрина полностью отрицает альтруизм и доброе начало в человеке и придает слишком большое значение Эго и эгоизму, подавленному либидо, гедонизму и гедонистическим устремлениям, индивидуализму – и тем самым практически «низводит представление о пациенте до уровня животного», против чего он решительно возражал.

Как писал А. Барюк, вследствие такого подхода психоанализ разрушает мораль, причем не только у самого пациента, но и у психоаналитиков, и вызывает либо оправдывает агрессивность. В самом деле, одной из любимых манер психоаналитиков в ответ на критику было обвинить оппонента в наличии у него психического заболевания или неких скрытых потаенных мотивов вместо серьезного ответа по существу, что, несомненно, подтверждало тезис А. Барюка об имманентной агрессивности, присущей психоаналитикам. Он также указывал, что любимый психоаналитиками прием «терапевтического переноса» сам по себе может иметь вредные последствия для психики и даже вызвать болезнь. А характерный для психоанализа поиск «ответственных за заболевание» среди членов семьи и родителей, а также внешних причин болезни, нередко в далеком прошлом, среди «детских психотравм пациента», притом нередко вымышленных, А. Барюк называл вредным и разрушительным и для самого больного, и для его семьи, указывая, что это может способствовать выработке у пациента «психологии жертвы» и снятию с себя ответственности за свое поведение и действия, а также к конфликтам, разводам и «внутренним войнам» в семье. Наконец, согласно А. Барюку, если процесс психоанализа продолжается слишком долго, это приводит к ослаблению волевых качеств пациента, развитию у него патологической привязанности к психоаналитику и стремления переложить как можно больше ответственности на него, к падению внутренней моральной энергии и к чрезмерной зацикленности и сосредоточенности на самом себе, на своем состоянии и своих переживаниях.

Еще более грубым и недопустимым вмешательством в психику пациента А. Барюк считал гипноз, особенно его директивную разновидность. Вместе с тем он отнюдь не был противником психотерапии как таковой – он лишь отрицал некоторые ее конкретные разновидности, а именно психоанализ и гипноз (который он до конца жизни презрительно именовал «месмеризмом») [Healy, 2004]. После же появления экзистенциально-гуманистических и клиент-центрированных методик он стал одним из их активных сторонников.

А. Барюк был последовательным противником лоботомии и в целом психохирургических операций, справедливо указывая на их необратимость и нередко тяжкие последствия: «Самая тяжелая и горькая из битв в моей жизни – это битва против лоботомии. Моя враждебность к этому методу начинается с того самого дня, когда он впервые появился <…>. Моя борьба против необоснованного использования электрошока и против лоботомии отняла у меня много лет, и я очень рад тому, что дожил до того дня, когда аргументы, которые выдвигали я и мои сторонники, наконец услышаны и восприняты практически всеми в мире <…>. Я всегда числил себя среди самых последовательных оппонентов этой методики, которую я всегда считал жестокой, опасной и абсурдной. Я всегда верил в принцип, который исповедую и сегодня: строгие научные данные (не такие, как для лоботомии, имеется в виду, а действительно строгие) должны соединяться с принципами гуманности, с гуманным подходом к больным» [Mariategui, 2002].

Кроме того, А. Барюк активно выступал против «шоковых методов терапии» (КСТ, ЭСТ, ИКТ, а позже и АКТ), против злоупотребления психотропными препаратами и необоснованного их назначения либо необоснованного завышения их доз, а также против чрезмерных ограничений и стеснений свободы больных, которые он считал способствующими развитию у пациентов инфантилизма и безответственности («связанный больной никогда не сможет научиться контролировать свою агрессивность»), а также их отчуждению и изоляции от персонала и общества [Официальная историография Анри Барюка].