Джеймс издал незначительный тихий смешок.

– Леонардо да Винчи страдал дисплексией, но это не помешало ему написать «Джоконду».

Размышляя над словами Джеймса, я посмотрела вперед, где за ближайшим холмом почти скрылись тётя Адалия и синьора Агостина. Мной обуревало желание воспользоваться предложением Кемелли, но угадывая, как отнесутся обе семьи к моей дружбе с отродьем преисподней, не говоря уже о Летиции, изнемогающей от любви к Джеймсу, я сочла нужным отказать своим желаниям.

– Наверно, вы назовёте меня безвольной, но я не Леонардо да Винчи…

Уголки его бескровного рта медленно поползли вверх: отвратительная гримаса насмешки на лице Джеймса Кемелли несопоставима ни с чем!

– Очень зря, – сказал он и, подскочив на лошадь, вскоре затерялся за горизонтом.

Я вспомнила о Каприс. Её демонстративное рвение насолить сестре пугало жестокостью проявления. Она обходилась с Летицией, как сварливая вредная хозяйка, не желающая считаться с правами прислуги. В ней не было никакой тяги к искусству, наукам или поэзии, которая практически всем прививалась с детства. Отсутствовало в ней и стремление к независимости положения. Совсем наоборот – она томилась ожиданием момента, когда какой-нибудь иностранный франт попросит её руки, и она с головой окунется в почётные круга светского общества, начнёт устраивать званные обеды. Стараясь убедить всех вокруг какой достопочтенной и заботливой матерью станет, она с экспансивностью няни кидалась к детям Доротеи. Но, видя, как те обременены её присутствием, заливалась от досады пунцовой краской.

– Как же дурно воспитаны эти детёныши! – негодовала Каприс на Лукрецию и Орландо. – Лишены усидчивости и хороших манер. И кому они будут нужны при таком воспитании?

Она забывала, что сама росла вздорной бесшабашной девицей, и мало что изменилось по достижении совершеннолетия. Она всегда старалась привлечь к себе внимание окружения, кипятясь от ревностного самолюбия, когда внимания удостаивали Летицию, которая отнюдь – была целомудренной и застенчивой девушкой; и вспышки гнева, не свойственные её нраву, отражали степень небывалых чувств к Джеймсу Кемелли. Возможно, это была первая невинная любовь, ради которой часто подумывают расстаться с жизнью, но спустя годы подобные мысли выглядят смехотворными и детскими. Я полагала, что вскоре Летицию отпустят чары духовной любви… Меня мучил вопрос, почему Джеймс не отвечал Летиции взаимностью или на худой конец не подарил ей один из своих холодных ответов в коротком письме? Почему написал Каприс, если со стороны Летиция располагала большими достоинствами? Мужские начала также темны для женских, как яркий солнечный свет для незрячего путника. Их зарево ощутимо, но непредсказуемо, их можно принять, но не постичь силой женского представления.

Однако, ещё большей интригой веяло от поведения Каприс за столом у Медичи. Она была сама не своя, закрывая на тысячу замков некую тайну, известную только ей, и тот страх, что о тайне прознают все на свете, испепелял её существо. Она не снимала палантин ни дома, ни на улице, когда выходила на прогулки. Мои домыслы становились один кошмарнее другого, но правда оказалась страшнее моих предположений…

Со второй половины дня и до позднего вечера семья Гвидиче собирала виноград на плантации. Закончив полевые работы, я расположилась с Терезой на веранде. Теплый день подходил к завершению, и отсутствие духоты приносило наслаждение.

– А ты давно служишь дому Кемелли? – спросила я Терезу, которая отбирала виноград на выделку вина.

– Давно, caro. Я помню Джеймса ещё мальчишкой, – Тереза мечтательно обнажила зубы. – Он был озорным и непослушным. Тянул у отца табак из табакерки, всё ломал и топтал палисадники. Я всегда говорила, Уильям был слишком строг с ним, вот Джеймс и стал таким, каким его свет видит. Ты уже слышала, как Джеймс играет на скрипке?

– Нет, а он играет?

Тереза издала удивленный возглас восхищения.

– Ничего подобного мои уши никогда не слышали! Он делает это утром, на рассвете, когда синьор Уильям уезжает по делам.

– Но почему? Отец против музыки?

– Разумеется. Уильям – почитаемый адвокат в Лондоне, считает, что заниматься такой чепухой ему не по статусу. К тому же он готовится передать дела сыну, потому Джеймс работает в его прославленной конторе начинающим адвокатом. Как мне кажется, там у моего бедного мальчика ничего не клеится.

– С чего ты взяла?

– Уильям недоволен им, – Тереза поджала наливные губы. – Бедный мальчишка! Ах, как бесподобно он владеет скрипкой!

Изумленная до крайности, я вовлеклась в думы. По натуре своей Джеймс Кемелли был бесчувственным и грубым, тогда как в музыке без патетичности чувств не обойтись. Мне было трудно представить его в роли сентиментальности, зато он располагал всеми необходимыми умениями для практики адвоката, учитывая, как авторитарно он способен опровергать и запутать человека даже в собственном мнении.

Услышав об Уильяме Кемелли, особенно о характерной для него строгости, мне не терпелось посмотреть на него своими глазами. Вскоре та встреча состоялась, причём в нелепой порочащей обстановке. Но сперва хочу вернуться несколькими часами позже после разговора с Терезой.

Гуляя перед сном на холме в одиночку, я увидела Летицию и вздумала её нагнать. Сделать это оказалось не просто. Я окликала её, но Летиция шла и шла, всё быстрее, спотыкаясь на ровной тропинке и едва не падая.

– Летиция, подожди!

Мне пришлось приложить великие усилия, чтобы сократить расстояние между нами. Когда я всё же поравнялась с ней – облик Летиции меня поразил. Её бледное, без кровинки лицо рисовало непобедимый испуг, и в глазах пробегала та же тень несокрушимого страха.