Лекарство от семидесяти семи болезней

Дом бабки Травницы стоял над рекой. Крыша на домике сидела шалашиком, и потому в деревне называли его «дом в платочке».

На трубе намывал гостей чёрный кот, похожий на старую, давно не ношенную шапку.

Дверь в тёмные сени была открыта. Привязанные к притолоке, покачивались на ветру щучьи хребты. Под крышей, вместо ласточкиного, лепился серебряно-серый шар осиного гнезда.

— Лёшенька, это то, что нам надо! — обрадовалась Вера Фёдоровна, поставила чемодан на землю и постучала в окошко.

Никто не отозвался.

— Мама, погляди! — показал Лёша.

На самой крутизне, над омутом, высокая старуха ловила в воздухе что-то невидимое и складывала в хозяйственную сумку.

— В здравом ли она уме? Мне говорили, что ей девяносто девять лет, — шепнула Вера Фёдоровна Лёше.

— В здравом, в здравом! — крикнула Травница и пошла к дому. — Всё о вас знаю, всё ведаю. А руками попусту машу — так сегодня день Лукьяна-ветреника. По ветрам нынче гадают.

Травница поднялась на крыльцо и сверху посмотрела на гостей, глаза у неё были синие, весёлые.

— Значит, так, — сказала она. — Окна и летом заклеены, двери обиты изнутри и снаружи, а всё равно: то ангина, то бронхит, в коленях ревматизм, аппетита нет, спит плохо. У каких только профессоров не бывали, каких только лекарств не кушали: американских, тибетских, индийских; из аптеки английской королевы пилюли добывали.

«Вот это да!» — подумал Лёша. Травница выпалила любимую мамину присказку.

— Лечу я семьдесят семь хворей настоем на семидесяти семи травах, но жить нужно у меня и делать всё, что велю.

— Мы согласны! — Вера Фёдоровна благодарно прижала руки к груди. — Я ведь тоже очень и очень больна. Лягу, вслушаюсь в самоё себя — в каждой жилочке немочь.

— Молодая, а платье носишь шестидесятого размера, — усмехнулась Травница и показала на щучьи хребты. — Заразу отгоняет.

— А осы не кусаются? — осторожно спросила Вера Фёдоровна.

— Осы в доме — хорошо, — строго сказала Травница.

Потолок в сенях сплошь был завешан пучками трав и вениками, а в горнице было светло и чисто.

— Вот вам по кружке молока, и пойдёте со мной на полдник, Бурёнку доить.

— Может, сразу настоя вашего выпить? — спросила Вера Фёдоровна.

— Моя Бурёнка вредные травки пропускает, а полезные под метёлку берёт. Куда моему настою против коровьего молочка!

Травница взяла бидон и вывела из-за печи велосипед. На крыльце она сложила пальцы колечком и свистнула на всю улицу. Из соседнего дома выбежал мальчик.

— Вася, пригони-ка мне два велосипеда, свой и материн.

Вася привёл велосипеды. Травница прикрепила к своему косу, к Лёшиному — грабли, к велосипеду Веры Фёдоровны — вилы.

Спустились к реке. Здесь, привязанная к колышку, как послушный телёнок, ждала людей лодка.

— Садитесь! — Травница погрузила велосипеды, толкнула лодку, села за вёсла и стала командовать сама себе: — Ать-два! Ать-два! У нас луга заречные, брод далеко.

На середине речки бабуся передала вёсла Лёше.

— А ну-ка, молодец, постарайся! Ать-два!

Лёша одним веслом махнул — маму забрызгал, другое в воду зарылось. Дёргает Лёша весло — ни туда, ни сюда, лодку развернуло, понесло боком. Вера Фёдоровна кинулась на помощь. Налегли они на вёсла вдвоём, гребли разом и по очереди, приплыли наконец. Поглядели, а берег тот самый, с которого в путь отправились.

— Теперь моя очередь грести, — сказала Травница.

Махнула весёлками, вода за кормой закучерявилась, и вот уже осока с лодкой шушукается.

Сели на велосипеды, покатили стёжкой по зелёному лугу, поскакали по коренью в тёмном еловом лесу, выкатили на простор. В тени, под берёзами, на краю леса отдыхало от жары и от оводов стадо.

Подоила Травница Бурёнку, напоила гостей парным молоком — и опять в путь. Сначала ехали, потом велосипеды на себе несли. Пробрались к старым вырубкам.

— Я здесь вокруг кустов покошу, ты, Лёша, траву сгребай, а ты, Вера Фёдоровна, к дороге носи.

Дело сделали, Травница и говорит:

— Лёша, вон на той берёзе, наверху, листочки молодые. Нарви мне веток.

— Он упадёт! — замахала руками Вера Фёдоровна. — Я сама. Я в детстве по деревьям, как белка, скакала.

И полезла. А ствол тонкий, дрожит, гнётся. Потянулась Вера Фёдоровна за молодыми веточками, и — ах! — понесла берёза её к земле, поставила, а сама тотчас распрямилась.