Была у драконов такая неприятная черта – грести себе под брюхо все “блестящее”, до чего только могли дотянуться.

– “А теперь скажите, ради чего вы пришли сюда?”

– За магией мертвых, – хором ответили они.

Дух улыбнулся. И, видят Вечерние Звезды, Хаджар бы предпочел никогда в жизни не видеть подобной улыбки.

– “Вам предстоит…”

– А можно как-то без этого обойтись? – перебивая духа, устало протянул Хаджар.

– “В к-к-каком смысле – без этого?” – кажется, древнее сознание артефакта (как бы странно и глупо это ни звучало) оказалось полностью сбито с толку.

– Просто тут то одно испытание, то другое, то третье, – начала перечислять Хаджар. – я чувствую себя не путешественником, а каким-то испытателем. Скоро уже алхимия на мне тестировать будут.

– У меня есть пара предложений, – Дерек, так же прикрывший глаза и опершийся затылком о холодный камень монумента. – но почему-то ничего кроме яда, на ум не приходит.

– Просто потому что у тебя нет ума.

– И это самое обидное, что ты смог придумать, Дархан? Я в тебе разочарован.

– Получается, ты был мною очарован? Прости, что испортил твои влажные мечты.

Они оба даже не смотрели друга на друга. Сидели с закрытыми глазами и пытались отдышаться. Каждый испытывал какую-то иррациональную легкость.

Спокойствие.

Вызванное осознанием того, что мир, вокруг них, был необъятно большим, а сами они лишь краткие вспышки на бесконечном восхождении к вершине силы.

– Почему влажные? – спустя некоторое время, спросил Дерек.

– А я думал она с тобой девственность потеряла, – Хаджару не требовалось называть имен, чтобы его собеседник понял, о чем и о ком идет речь.

– Это не твоего ума дело, Дарнасская погонь! – Великий Герой Ласкана открыл глаза, в которых вновь сияло безумие. – Почтенный Дух, покончим с твоим испытанием, чтобы я мог уничтожить этого мерзкого ублюдка!

Хаджар только еще раз разочарованно вздохнул. Странно, но в данный момент ему сложно было испытывать к Дереку что-то, кроме жалости. Может, тогда еще – юноша, так и не узнал, что не встретил взаимной любви?

Несчастный плевок прошлого, летящий на встречу собственной гибели и стремящийся, покуда не исчез в бездне, уничтожить все, чего он коснется.

Когда-то таким, если подумать, был и сам Хаджар…

– “Тогда начнем!”

Хаджар стоял над колыбельной. Он держал в руках хорошо наточенный кинжал. В нем отражалась полная луна, светящая за окном богатых покоев, в которых он стоял.

Развернув оружие убийц, Хаджар увидел и самого себя. Завернутого в черные, полностью скрывающие лицо и фигуру, одежды.

Он обернулся.

Позади лежала, еще дергаясь в предсмертных конвульсиях, стереотипная, полноватая женщина с добрым лицом и некогда теплыми, а сейчас уже почти полностью стеклянными глазами.

Хаджар знал, что где-то там, за высокими, обитыми янтарем и жемчугом, створками покоев, лежит перерезанная этим же клинком стража.

С лезвия кинжала еще капали густые, багряные капли крови.

– Аа-а-а, – прозвучал высокий, протяжный плач, постепенно переходящий в надоедливый писк.

Перед Хаджаром, прямо под его кинжалом, находилась резная колыбельная. В ней лежал младенец.

Хаджар никогда не любил младенцов. И не просто не любил, а чувствовал себя в их присутствии грязным. Постоянно хотелось отойти и ополоснуть лицо и руки. Психологи на земле даже сочли его из-за этого социопатом.

Может в чем-то они были и правы.

Младенец плакал. Дергал своими мелкими культями, заменявшими ему ноги и руки. Непропорционально большая голова скорчилась в гримасе недовольства. По пухлым щекам катились слезы.

– Он станет Императором Ласкана, – из тьмы вышла фигура духа Клинка Мертвой Души. – Тем, кто поведет за собой армии в новой войне.

– Это война станет последней, – Хаджар смотрел в темные, почти черные глаза ребенка.

Тот перестал плакать и теперь смотрел прямо в глаза пришедшему за его душой убийце. Казалось, что это крошечное сознание, мало чем отличающееся от животного или растения, все понимает.

Жуткое чувство.

– Если ты так думаешь, смертный, то ты глуп. Война не может быть последней. Все в этом, да и в любом другом мире, создано, чтобы сражаться за жизнь. Сама жизнь – лишь бесконечная борьба с никогда не проигрывающей смертью.