Раздался резкий всхлип, откуда-то со стороны, словно кто-то, торопясь втягивал в себя две сливающиеся реки. Чужой, посторонний, вторгался в пространство, принадлежащее только им двоим. Гай очнулся. Колени резко подкосились, он едва успел схватиться за подоконник, чтобы не упасть. Потому что вдруг оказался выжат, как лимон. Руки и ноги казались ватными, в душе зияла огромная пустая дыра. Было глухо и противно, на языке ощущался привкус тухлой рыбы, приправленной йодом. Как он мог заснуть, стоя у подоконника?

Занималась заря. В отсвете просыпающегося солнца от окна, где бредил Гай, метнулась большая птица, торопливо втягивая под крылья что-то очень похожее на пушистый кошачий хвост.

***

Ему показалось тогда или крупная птица наяву улепётывала от окна, сворачивая своё странное кошачье жало? Задумавшись Гай врезался лбом во что-то твёрдое и одновременно мягкое, человеческое… Удивился, поднял глаза увидел перед собой очень высокую и широкую женщину.

– Извините, – сконфуженно и от неловкости ситуации, и от того, что вдруг почувствовал себя пигмеем, пробормотал Гай.

Очень большая женщина смотрела на него с ласковой материнской насмешкой, скрестив большие мягкие руки на груди. Несмотря на солнечный день, она, очевидно, достаточно комфортно чувствовала себя в глухом тёмно-зелёном бархатном платье, скрывающим ноги до самых туфель. Тяжёлая юбка чуть подрагивала, шла тяжёлыми волнами от каждого вздоха на выпуклом животе. Тёмная, прозрачная, но плотная косынка съехала на затылок, из-под неё нелепо на общем грандиозном фоне торчали круглые, пельмешечные уши. Так же из-под косынки на Гая смотрели пронзительные карие глаза, круглые, в сетке тонких морщин. Он неприятно удивился похожести взгляда на тот, которым бело-рыжий Крис укоризненно взирал на него ещё час назад. За терпеливой снисходительностью скрывалась тяжёлая, много знающая и страдающая от знания тьма.

– Извините, – ещё раз пробормотал он, пытаясь вложить в голос всё раскаянье, на которое оказался способен.

– Я – Мирра, – глубоким грудным голосом наконец-то вдруг произнесла она. – И у тебя должна быть достаточно веская причина, чтобы вот так ни с того ни с сего нарушать моё личное пространство. Говори, я слушаю.

Она коротко хохотнула, узрев его ошарашенный вид.

– Ты думаешь, что кто-то может вот так просто со мной столкнуться? И знаешь, что…

Большая Мирра ненадолго задумалась, подняла голову, отчаянно щурясь на яркое солнце, погрозила кому-то в небо пальцем и снова сложила руки на груди:

– Нет, сейчас никакой возможности. Иного выхода нет. Я жду тебя завтра вечером в Лаврушинском переулке.

– Это где?

– Прямо напротив Третьяковки. Дом писателей знаешь?

Гай покачал головой.

– Узнаешь, – отрезала Мирра. – Приходи, когда стемнеет. Во двор зайдёшь, под вторым рядом эркеров встанешь, там, где стрелецкий музей, просвистишь…

Она подозрительно прищурилась:

– Ты свистеть-то умеешь?

Гай молча пожал плечами, уже совершенно упиваясь своей ничтожностью. Внезапно он спохватился:

– Извините, но вы вообще, кто? И почему я должен непременно прийти к вам в Лаврушинский переулок, в этот… Как его… Авторский дом?

– Дом писателей, – поправила его учительским тоном Мирра. – А я – твой репетитор. Будем готовиться. Теперь я и сама вижу, что это необходимо. Ладно, свистеть не нужно. Поднимайся на второй этаж и звони три раза. Там единственная дверь со звонком, не ошибёшься.

Гай молча смотрел на неё. А что он ещё мог сказать в этой ситуации?

– Не беспокойся, – поняла его молчание по-своему новоявленная громоподобная репетиторша. – Меня наняли. Платить не нужно. В общем, сейчас и быстренько не получится. Придётся тебе наведаться в Замоскворечье. Как стемнеет, помнишь? Ни раньше, ни позже…

На этом она тяжело развернулась, отправилась вдоль стены и в какой-то момент словно растворилась, пропав в невидимом Гаю переулке за углом. Он всё так же стоял с открытым ртом, глаза слезились под ярким солнцем, колени подгибались от слабости. Как только Мирра исчезла, мир вокруг Гая тут же наполнился людьми, они, кажется, притормозили где-то, не решаясь нарушить разговор, а теперь шумно спешили наверстать упущенное время. Его пихали со всех сторон, извинялись, снова толкали, а он стоял внезапно одеревеневшим истуканом, и пытался понять, что это такое было, вот только что.

Наконец, он опомнился, пошёл куда-то, хотя кваса так и не купил. Гай совершенно забыл, что шёл на самом деле за монастырским квасом, а теперь просто брёл по улице, бормоча себе под нос: «И никуда я не пойду, особенно, когда стемнеет… С чего это мне куда-то идти? С какой такой радости мне вообще связываться с этой большой дамой, которая назвалась репетитором? Чего это мне с ней репетировать?».

Уже совсем стемнело, когда Гай решил, хоть и без кваса, но всё-таки вернутся домой. Начинало накрапывать, и явно не собиралось так просто заканчиваться. В этой мороси чувствовалась затаённая сила, которая обещала вот-вот взорваться изнутри и хлынуть вполне себе приличным дождём.