— Она была медицинской сестрой, всю жизнь прожила в Уинтерс-Энде. Умная, привлекательная сорокалетняя женщина, у нее не было постоянного любовника, зато было множество друзей и никаких врагов. Не богатая, не водившаяся с дурными компаниями и, насколько нам известно, никому не дававшая поводов для неприязни. И тем не менее кто-то схватил ее, увез на пустынное шоссе, раздел догола и зарезал.

На лице подозреваемого снова появляется подобие улыбки:

— Говоря «кто-то», вы, я так понимаю, подразумеваете меня.

— Да нет, я просто хочу понять, что произошло. И я, и ее родные.

— А вам-то это зачем? — Он задает вопрос таким ровным тоном, что я не могу понять, чего в нем больше — насмешки или искреннего интереса.

— Да просто ради душевного спокойствия. А кроме того, чем лучше мы понимаем такие поступки, тем легче нам становится их предотвращать.

Несколько секунд Николас бесстрастно смотрит на меня, а затем произносит:

— Eripere vitam nemo non homini potest, at nemo mortem; mille ad hanc aditus patent.

Я молчу, и он переводит:

— «Всякий может прервать жизнь человека, но никто — смерть, ибо тысяча путей ведут к ней».

— Кого вы цитируете?

— Сенеку. Полагаю, когда вы учились в университете, мистер Рурк, до Сенеки у вас руки не доходили. Криминология и юриспруденция, не так ли?

Я не отвечаю.

— А в старших классах вы были слишком заняты, ухаживая за девушками из команды болельщиц. На библиотеку у вас времени не оставалось, верно?

— Верно.

Николас улыбается мне, точно снисходительный папаша.

— Я немного устал, мистер Рурк. Может быть, продолжим в следующий раз?

Я на миг задумываюсь, не отказать ли ему, не заставить ли остаться, пока он не ответит на мои вопросы. Но что-то подсказывает мне, что злить его не стоит, моей задачи это не облегчит. Лучше прервать допрос — а заодно попытаться выяснить, откуда ему так много известно обо мне.

— Хорошо, — говорю я. — Давайте пока закончим.

Я называю в микрофон точное время, выключаю запись. Вызываю двух охранников, чтобы они отвели Николаса в камеру. Уже у самой двери он останавливается, оборачивается и говорит:

— Вы спрашивали, чего я ждал. Я ждал вас, мистер Рурк. Именно вас.

Когда я добираюсь по одиннадцатому шоссе до места, отмеченного двумя букетиками цветов, солнце уже садится над далекими Аппалачами. Я подвожу «корвет» к обочине и выхожу на дорогу. Дейл хлопает дверцей своего джипа и ведет меня к месту в середине полосы, футах в двадцати от капота моей машины.

— Вот тут, — говорит он. — Лежала головой на север, на правом боку.

— Мне нужно осмотреться здесь, — говорю я, — а после пройти тем путем, которым Анджела возвращалась домой с работы. Ну и в дом ее хорошо бы заглянуть, проверить все, что имело отношение к ее личной жизни.

— Думаешь, такие мелочи имеют значение?

Я наклоняюсь, притрагиваюсь к асфальту.

— Знать жертву всегда полезно, Дейл.

— К слову сказать, подозреваемый, похоже, многое знает о тебе. Что он имел в виду, когда сказал, что «ждал» тебя, как по-твоему?

— Понятия не имею.

Плащ Дейла издает шуршание — он сует озябшие руки в карманы.

— Судя по его разговорам, малый он образованный, — говорит Дейл. — Как считаешь, может, стоит разослать запросы по колледжам и университетам, вдруг его где-нибудь да узнают?

Я пожимаю плечами:

— Попробовать можно, однако не думаю, что это сработает. Во-первых, узнать одного студента из многих тысяч — дело не простое. А во-вторых, не думаю, что он получил хорошее образование. По-моему, он скорее начитан — нигде не учился, а нахватался кое-чего сам.

— Как ты это понял?

— По тому, как он разговаривает, — отвечаю я, доставая из кармана сделанные на месте преступления заметки криминалистов. — Николас цитирует то да се, сыплет разного рода сведениями, но в этом нет никакой системы. Он смахивает на человека, который читает стихи, ничего не зная о рифме.

Дейл неуверенно кивает.

Я проглядываю пару снимков, сделанных полицейскими с такого расстояния, что в кадре уместилось все тело. Потом обвожу взглядом дорогу, узкую бетонную канаву, поля по обе стороны от шоссе.