– Мортен, ты?

Я развернулся и задал стрекоча. Злобу мы сорвали, выхватив сумку у пожилой дамы. Но женщина упала и сломала ногу, и скоро в мой дом явилась полиция.

Так я покатился по наклонной плоскости. В школе я любил историю, музыку и уроки религии и культуры, но не мог усидеть в классе. Никто из учителей – или мне только так казалось – не нашел ко мне подхода, и я им дерзил. В ответ они бросали в меня испачканной мелом тряпкой или сами бросались в слезы, поскольку в классе воцарялся хаос.

Меня отправили в «спецшколу» для своенравных, гиперактивных мальчиков, где главный упор делали на спорт и трудовое воспитание, а в стенах класса учились всего пару часов в день. В лесу мне доверяли бензопилу и позволяли до изнеможения гонять мяч на футбольном поле. Приключений хватало. Пытаясь сформировать из детей граждан, школа организовала поездки за границу. Хорошие намерения, но не результаты. Поездка в Тунис заронила во мне любовь к путешествиям и приключениям, но учителей мы измучили, вплоть до того, что украли у них одежду и продали местным.

К четырнадцати годам я сделался совершенно неуправляемым. Вместе с иммигрантом из бывшей Югославии Джалалом затащил в школьные коридоры шланги и залил здание. Школа, из которой, по идее, невозможно вылететь, больше не желала видеть меня в своих стенах.

У меня оставался последний шанс – старшая школа под Корсёром, где учитель математики разглядел мой спортивный потенциал и взял меня под крыло. Вскоре я на высоком уровне играл в юношеский футбол. Шептались, что за моими успехами следили агенты профессиональных команд. Но дурная слава шла впереди меня. И одна учительница стала выживать меня из школы. Когда меня отобрали в датскую школьную команду на турнир в Германии, она отвела меня в сторонку. Злорадно прищурившись, сообщила мне, что я никуда не еду, поскольку моя успеваемость оставляет желать лучшего. Прекрасно зная, что турнир был моей мечтой. Я выбил у нее из рук чашку кофе.

Это было последнее, что я сделал в школе. В 16 лет, за пару недель до выпускных экзаменов, мое формальное образование закончилось. Но зато мое уличное образование только начиналось. Я влился в банду «Рэйдерс», названную так местной полицией за бейсболки «Окленд Рэйдерс» и низко посаженные брюки в стиле багги, в которых мы щеголяли.

Основу «Рэйдерс» составляли палестинские, турецкие и иранские мусульмане. Группой мы были невероятной: молодой рыжеволосый датчанин с мощными бицепсами (похожий на скандинавского пирата) и его мусульманские друзья. Тянуло меня к «Рэйдерс» потому, что, подобно многим детям иммигрантов, в Корсёре я чувствовал себя аутсайдером и причислял к неудачникам. Перспектив у нас было мало, а времени много, и большую его часть мы посвящали тому, чтобы выпить столько дешевого пива, сколько могли себе позволить, и переспать со столькими девушками, сколько могли позволить нам. К вере мои мусульманские друзья-подростки относились легкомысленно. Они пили и оттягивались на вечеринках наравне с остальными. Защищая ислам в условиях роста антимусульманских настроений, даже не думали соблюдать его жесткие ограничения.

В Данию их семьи переехали, спасаясь от насилия или бедности на родине. К 1990 году в Дании, равно как и в других скандинавских странах, доля иммигрантов возросла. Статус беженцев или иностранных рабочих получили тысячи семей из Турции, Югославии, Ирана и Пакистана. В Дании за первые десять лет моей жизни численность иммигрантов из «незападных» стран увеличилась более чем вдвое. Этот наплыв стал испытанием репутации Дании как либерального и прогрессивного общества. В Корсёр повадились наезжать банды скинхедов с палками и битами, но «Рэйдерс» к их появлению были готовы. Драк я никогда не избегал и скоро на них подсел.

Этому поспособствовали мой боксерский талант и то, что я много времени проводил в спортзале. Славен Корсёр разве как порт, откуда тысячу лет назад викинги выходили на покорение Англии. Поэтому кажется вполне закономерным, что именно отсюда вышел самый известный датский боксер Брайан Нильсен, сражавшийся с Эвандером Холифилдом и Майком Тайсоном.

Занимался Нильсен в процветающем любительском боксерском клубе в Корсёре, где программу работы с молодежью вел профессиональный боксер Марк Хульстрём. Тяжеловес под тридцать, Хульстрём еще выходил на ринг. Сложенный как бык, лысый и с козлиной бородкой, он был неэмоционален. Но мой потенциал молодого бойца во втором полусреднем весе его вдохновил. Ноги у меня были быстрые, равно как и удар, – серьезный хук справа, плюс крепкая челюсть. И спорт я любил. Бокс и джиу-джитсу служили хорошей отдушиной для кипевшей во мне злости на жестокого отчима и его издевательства.

Три года я ходил в спортзал – безликое серое здание на окраине Корсёра. Однажды, вскоре после моего 16-летия, Марк отвел меня в сторону.

– В тебе есть настоящий класс, – сказал он, и его темно-карие глаза засверкали. – Ты можешь попасть в олимпийскую команду и даже стать профессионалом.

Марк даже приходил к моей матери, чтобы объяснить, почему мне нужно больше заниматься боксом. Еще достаточно молодой, чтобы не забыть, насколько хаотична жизнь подростка, но уже достаточно взрослый, чтобы обладать авторитетом. Во многом он заменял мне отца.

Талант вывел меня на турниры в Чехословакии и Голландии. Посмотреть меня приезжал тренер национальной сборной, и меня отобрали в команду школьников. Клуб Корсёра дал несколько боксеров в датскую олимпийскую сборную, и мне казалось, что я смогу попасть в эту элиту.

Какое-то время я мечтал стать боксером. Но к разочарованию Хульстрёма, у меня не хватало дисциплины, и боксерскую подготовку я с одинаковым рвением применял и на ринге, и в уличных драках.

Мать, воплощение благопристойности нижней прослойки датского среднего класса, давно поставила на мне крест, и к шестнадцати годам дома я бывал редко. Не хотел ловить на себе ее осуждающие взгляды и пропадал у друзей из «Рэйдерс». Никогда не знал, где преклоню голову. Нередко являлся далеко за полночь, поскольку к тому времени успел открыть для себя пабы и клубы Корсёра.