Это была клаустрофобия, которую я рассматривал в себе как скверный пережиток детства. Все те часы, проведенные мной в потаенных щелях и сараях, на корточках за кустами или между камней в попытках избежать непредсказуемых вспышек гнева пьяного отца.

С той поры тесные пространства вызывали во мне скрытую неприязнь, хотя я и считаю, что сколь-либо заметное волнение по этому поводу – дело прошлое. Об этом не знает даже Робин. Ей незачем.

И вот опять… Ничего серьезного, я вполне мог с этим совладать. Как и годы назад, когда для этого мне приходилось заниматься самовнушением, прибегая к когнитивным поведенческим приемам.

Для этого я пытаюсь избегать всего, что хоть как-то напоминает заточение, – быть может, потому что не хочу окончательно изгонять свои воспоминания из боязни, что эта свобода смягчит меня, когда вдруг нагрянет следующая волна угрозы.

Я выстроил для себя мир, дающий мне максимум свободного пространства. Я живу в просторном, не загроможденном мебелью доме с видом на каньон, а в погожие дни с террасы виден и лоскуток океана. Моя работа – временная опека и судебная травматология, консультации по убийствам с моим лучшим другом, опытным детективом – позволяет приходить и уходить, когда это нужно мне самому.

Для поддержания формы я бегаю, выбирая время, неурочное для других.

Много времени я провожу наедине с собой, ну а когда начинают донимать непрошеные мысли и мне надо отвлечься от себя, всегда могу себе позволить роскошь помощи другим.

И вот сейчас, в этом абсурдном сюрреалистичном месте человек, которому я пришел помочь, лежит напичканный седативами, а я рвусь отсюда на волю.

Глубокий вдох и выдох. Фокусировка.

Несколько раз проделав это упражнение, я, сидя, склонился над Зельдой и коснулся ее щеки. Разумеется, в этом был определенный риск.

Зельда не шевельнулась. Я тронул ее еще раз, на этот раз легонько похлопав.

Моя третья попытка заставила ее нахмуриться.

– Зельда? – окликнул я.

Она что-то бормотнула, не открывая глаз. А затем села, повела плечами и мутно огляделась. Одеяло скатилось, открывая, как мне показалось, желтую казенную робу, но то оказалась дешевая блузка «тихуана» с грубыми черными швами в рубчик.

– Зельда.

Она снова улеглась, отодвинулась от меня и ушла в сон.

Я сидел, закрыв глаза и делая глубокие вдохи. В уме я пытался создать какую-нибудь приятную картину. В итоге сложился образ маленького мальчика, который строил из плашек замки. Что, впрочем, порождало новые вопросы.

Видение с меня стряхнул женский голос:

– Ты.

Не обличение; просто местоимение, брошенное без всякой интонации. Словно этот возглас существовал в вакууме.

Зельда Чейз снова сидела, собрав вокруг себя одеяло. На этот раз ее глаза были открыты и уставлены на меня.

– Ты, – повторила она.

– Зельда, вы знаете, кто я?

Смятение.

– Я доктор Делавэр.

Ее губы скукожились в куриную гузку. Она поскребла себе подбородок, затем щеку, затем лоб. Громко рыгнула, поскребла себе шею, вращая головой, захрустела суставами пальцев.

Эти пять лет состарили ее на десятилетия: некогда породистый овал лица из-за поведенной скулы и подбородка превратился в скособоченный топорик. Рот ввалился, из чего следовало, что зубы повыпали. Цвет лица сделался землистым (пресловутый «уличный загар»), губы в пузырьках волдырей иссохли и пожухли. Белки глаз сделались розовыми. Неужто ей тридцать пять лет? На вид как минимум пятьдесят пять.

– Зельда…

Она приподняла руки в оборонительной позе, но вяло и неуверенно, как разучившийся боксер.

Я отсел от нее на стуле как можно дальше.

– Я – Алекс Делавэр. Мы с вами виделись несколько лет назад.

Молчание.

– Мне говорили, вы меня спрашивали.

Руки чуть приопустились. Смятение на грани ступора могло объясняться душевным расстройством, однако у меня складывалось мнение, что причиной здесь происки Кристин Дойл-Маслоу. Зельда в таком состоянии позвать меня вряд ли могла. А вот проекту Цапли явно был нужен официально зафиксированный пациент, и я, сердобольный болван, своим визитом совести на это купился.

Тем не менее надо было пробовать.

– Зельда, мы с вами встречались пять лет назад. Когда вы наблюдались у доктора Шермана.

Взгляд без тени мысли.

– Лу Шерман, – напомнил я. – Он был вашим психиатром.

Она кругло моргнула.

– Я – детский психолог. И одно время занимался вашим Овидием.

Моргание.

– С Овидием я работал, пока вы лечились у доктора Шермана. Вы тогда жили в отеле в Беверли-Хиллс.

Понимания во взгляде не больше, чем у обоев за ее спиной.