Шрифт:
Я продолжал тараторить как одержимый:
– Мы с доктором Шерманом организовали Овидию няню, чтобы вы могли возвратиться к работе. Точнее, это сделал я. Через агентство по найму.
На губах блуждающая растерянная улыбка, как у больных афазией [12] , которые чувствуют, что что-то не так, но не поймут, что именно.
– Зельда, вы знаете, где находитесь?
В ответ – мучительно сдвинутые брови. Я повторил вопрос, уже мало чего ожидая.
– Здесь, – произнесла она.
12
Афазия – психическое нарушение, характеризующееся утратой способности понимать чужую речь.
– «Здесь» – это где, Зельда?
– Это…
– «Это» значит что? Вы знаете?
Она сощурилась. Сплела пальцы и уронила руки перед собой. С одной стороны, хорошо, что она не буянит, но… вообще, что я ей могу сказать? Что она подопытная крыса в грантовом проекте?
«Где же может быть мальчик?»
– Вчера, Зельда, вы были в клинике, – произнес я. – Оттуда вас перевезли сюда, но всего на два дня.
Реакции никакой.
– Вы знаете, какой сейчас день?
– Сейчас.
Мой следующий вопрос был буднично-идиотским:
– В смысле, какой день недели?
Эту фразу я с таким же успехом мог произнести на албанском.
– Вы помните, из-за чего оказались в больнице?
Она закрыла себе ладонями глаза. Сжатые кулаки смотрелись небольшими дугами.
– Зельда, прошу прощения, если эти вопросы…
– Исчезла, – неожиданно громко и резко бросила она.
– Кто исчез, Зельда?
– Мамуля.
– Ваша мать…
– Нет, нет, – сорванным шепотом заговорила она, – нет нет нет нет нет нет…
Все это монотонно, без гневливости; звучало больше как усталая мантра.
Скрючившись, она прижала ладони к вискам.
– Мамуля… – произнес я как подсказку.
– Ушла.
– Когда?
Молчок.
– Вы искали вашу маму.
Она шумно засопела.
– И не нашли.
Она посмотрела на меня как на сумасшедшего:
– Я бы искала, но они меня сюда.
– Конечно. Вы искали вашу маму, когда…
В отчаянии зарычав, она откинулась на матрас и натянула себе на голову одеяло.
– Зельда…
Одеяло приподнялось. Я ждал. На этот раз ее сон перемежался агрессивным, колючим похрапыванием.
Следующие полчаса я провел в ожидании, подавляя в себе напряжение все той же приятной умозрительной образностью. В которую, однако, нередко вторгались тревожные мысли.
«Одиннадцать лет».
Когда дыхание у Зельды замедлилось и стало ясно, что она заснула крепко, я пустил в ход ключ и покинул это узилище.
Кевин Брахт поднял глаза от книги.
– Можно с чем-нибудь поздравить?
Я покачал головой.
– Тогда что будем делать, док?
Я дал ему свою визитку.
– Буду здесь завтра перед ее выпиской. Если возникнут какие-нибудь проблемы, дай мне знать.
Он подошел к двери.
– Что же с ней, такой вот, будет?
– Попробую пристроить ее куда-нибудь, где безопасно.
– Но ведь это только с ее согласия. Таков порядок.
Я понимал, о чем он. Правила принудительного удержания категорично гласят: если пациент так или иначе угрожает себе или окружающим, врач обязан это зафиксировать. Если нет, тогда полная свобода без всяких исключений. Это вызывало невольный вопрос: что Зельда сделала такого, что ей изначально присвоили код? Я спросил Брахта, есть ли у него какие-то соображения на этот счет.
– Да нет. Ее просто доставили и сказали, что она была задержана.
– Лично я не видел на ней ни ссадин, ни каких-либо следов борьбы.
– Так ведь и я тоже. Кроме самого эпизода задержания, когда ее брали в наручники, вид у нее был такой же, какой вы только что видели. Мне, кстати, попробовать ввести ей дополнительно еще какой-нибудь препарат? Само собой, неофициально.
– Нет, просто приглядывай за ней.
– Ну а как же, док. Может, даже найду повод, чтобы вернуть ее обратно.
Я покачал головой:
– Не надо. Если в этом будет необходимость, оно само проявится.
– Согласен.
Когда я направлялся к двери, Кевин сказал:
– Надеюсь, я не показался вам самоуправным козлом. Насчет повторного удержания. Мне просто подумалось о ее безопасности. Куда ей, бедняге, деваться, ежели что? Ведь черт-те где окажется.
– Я это именно так и понял, Кевин. И рад, что ты здесь.
– Спасибо, док. – Он рассмеялся. – Мне б так радоваться…