– Так и что дальше-то, – вспомнил я про развитие сюжета. Друг вздохнул глубоко и продолжил:

– Я попросил его, если явления не будет, то придти если не завтра, то хоть послезавтра или когда время будет. Он пообещал, но не пришёл. Я ещё недельку подождал, да и посетил Универмаг, где тот работал. Ведь ничего не стоило зайти-то ему к Обелиску. Он сам говорил, что с работы пешком ходит через Драмтеатр, по Аллее Героев и Вечный Огонь, потом через музыкалу и Дворец Пионеров, или как там его теперь, Дом Детского Досуга или Творчества. А мне в Универмаге-то и говорят, мол, не вышел как раз в тот день, «назавтра». И больше не приходил. На звонки, говорят, не отвечал, в соцсетях не появлялся. До жены дозвонились. Она только накричала, послала всех туда же, куда мужа посылала и больше звонить ей не стали. Поняли, что в разводе или типа того. Снарядили к нему экспедицию, может, заболел или ещё чего, лежит, встать не может, а то и вовсе в запой ушёл и не вышел, частенько ж такое происходит. Поехали к нему на съёмную квартиру, а там уж другие жильцы. Вспомнили, что говорил, где теперь живёт. Туда. А там дверь не заперта. Вошли. Всё благопристойно, но нет никого. А на столе рядом с клавишами раскрытого, но выключенного ноута записка: «Простите. Не ищите. Уехали в Парагвай». А обувь-то у порога стоит. Его кроссы они сразу как вошли, заприметили, даже подумали, что тут он. Рядом её, видимо, кеды валялись в прихожей-то. Из чего я и делаю вывод, сам понимаешь какой.

– Что ни в какой Парагвай они не уехали, – заключил я. – Но это если понимать буквально. А если иносказательно? С языка гуарани «парагвай» означает «от великой реки», так же «рогатая река» – подразумевается река Парана. А то всё «Иордан» или «Ганг», для кого-то и Волга – великая русская река, хотя и означает с фино-угрского «текущая в низине», «влага», а так же попросту «болото». Посему тут надо ж кумекать, а не по букве вышагивать. Буквализм же убивает дух, идею события.

– Так значит они…

– Дивны дела Твои, Господи! – В квинту, одновременно, не сговариваясь, произнесли мы оба вслух, он ниже, я выше по гамме. – Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе! – Никодим достал папиросы и мы закурили в страхе и трепете благоговейном, иного ладана под рукой не было, а покадить было надо. Всякая трава Божия и всякое её воскурение благоуханно и благоприятно Ему – чувствовали мы в эту минуту оба, как и то, что Глава Вселенной был в этот момент посреди нас, в нас, везде и всюду и только мы сами сидели на лавочке у Вечного Огня памяти ушедшим из мира этого в мир иной, нами пока неведомый, разве что смутно, но вожделенный.

– «И пусть нас сведёт отчаяние и любовь», – пропели мы хором [73] , не сговариваясь, конечно.

Так просидели мы с Ником Димой [74] далеко заполночь, потихонечку потягивая боярышник, по глоточку, попыхивая папирусами с антидепрессантом профилактики ради. Благо – осенняя погодка в эту ночь была летней, только лучше, ни мух, ни комаров. Даже тучи рассеялись и был виден Млечный Путь, несмотря на то, что в городе вообще отвратительно видны звёзды, не то, что на селе или в поле. Посмеиваясь и произнося тосты, вели мы с ним душеспасительные духоносные беседы, следующего содержания [75] :

– Почему Паганель [76] себя облил бензином и поджёг?

– Замёрз?

– В июле-то месяце? – Прям два еврея дискутируют, вопросом на вопрос оба рубят.

– Что такое Лето?

– Это осень?

– Или решил выжечь руду плоти? Судя по его последним задвигам, которыми он всех доставал: покайтесь, исповедуйтесь, в храм идите и так далее, скорее всего так и было?

– Так он улетел на огненной колеснице?

– По крайне мере попытался. А тело его перестало функционировать только в реанимации, после непродолжительной комы.

– Когда лучше умирать вообще?

– Познав Истину, то бишь став свободным.

– Это как? Что есть Истина? Пилатова диалектика, будь она не ладна.

– Пилатов дискурс! Эпиктета на него не хватало. Это ведь Эпиктет, друг рабов сердешный, изъяснил, что есть Истина. Нет, то что говорят толкователи, мол, Иисус смолчал, потому что Он есть Истина, Которую не передать словами, ибо слова это оружие этого мира и ими не выразимо Несказанное Небесное. Этого мало. Да, Он Путь, Истина и Жизнь в том смысле, что Он показал какими надо быть, чтобы быть свободным. Образом Иисуса показано примерно лекало Идеального Ччеловека, не более. Но Иисус дал намёк Пилату на Истину словами: «ты не имел бы надо Мною никакой власти, если бы не было дано тебе свыше» [77] . Именно об этом позднее будет говорить Эпиктет, древнегреческий философ, раб в Риме, потом вольноотпущенник, стоик, научая «различать то, что сделать в наших силах и что нет. Нам неподвластно все находящееся вне нас, телесное, внешний мир. Не сами эти вещи, а только наши представления о них делают нас счастливыми или несчастными; но наши мысли, стремления, а следовательно, и наше счастье подвластны нам. Все люди – рабы единого Бога, и вся жизнь человека должна находиться в связи с Богом, что делает человека способным мужественно противостоять превратностям жизни». Тот самый Эпиктет, который царя не именовал господином, но рабом своих желаний. И поэтому, прежде всего, не может быть вообще господ и никаких иерархий. Нельзя, чтобы один человек был господином другого, ибо и себе-то не можешь быть господином, владыкой, только Бог. Вослед так же Сидхартхе Гоатаме Шакьямуни, будде, если он о нём знал, он утверждал, что страдания не просто от недостигнутых желаний, а оттого, что желаем не своего, не познали Истину о себе, что твоё, а что нет и желать только своего. Хотя во Христе всё общее должно быть. Пилат не имел возможности отпустить Иисуса, это было не в его власти, он и не стал желать этого и правильно сделал, нужно делать своё дело, а не чужое. Вот так и больной спортсмен, например, не должен желать рекордов пока, но должен желать лекарств. Так и всё остальное: «Не желай дома ближнего твоего; не желай жены ближнего твоего, [ни поля его, ] ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его, [ни всякого скота его, ] ничего, что у ближнего твоего» [78] . А желай только то, что имеешь и можешь иметь без судебных последствий, за что нет закона наказать: воздух вокруг, «неба синь да земли конура» [79] , вода в реке, ну и всё прочее. Мечтай лишь о том, для чего рождён. Но как узнать для чего рождён, а для чего нет? Пока молод и полон энтузиазма и желаний, надо пробовать то к чему сильно тянет, лишнее отсеется, осечётся «бритвой Оккама» [80] , в своём станешь мастером. Только так, исполнив свой долг, реализовав потенциал, достигнем эвдомонии, макарии, махариши, сатори, самадхи, хайре-радости, беатричи-блаженства. Как Ираклий достиг Олюверу. И только эта Истина сделает вас свободным [81] , никакая иная. Смешно верить во что-то ещё.

– Мастерство не пропьёшь!

– Выпьем же за это! Ура, товарищи! – И тут мы зычно на всю площадь заорали два коротких один длинный: – Ура! Ура! Ура-а–а-а–а! – Это было эпично, в окружении пушек и танков. Никто нам ничего не сказал, даже из окон близлежащих домов никто не высунулся и не прикрикнул, видимо все были с нами согласны и вместе с нами мысленно кричали «Ура!». Мы даже чувствовали это и чувствовали, что весь мир кричит с нами «Ура!», пьёт боярышник и курит лекарство.

– В основном люди умирают, веруя в ложь. Поэтому ощущения от смерти у них ложные. Это как, например, смотреть фильм на иностранном языке, не ведая о чём лопочут. Конечно, по картинкам что-то можно понять, пусть и превратно. Но если там сидят и в основном разговаривают и ничего не делают, прям как мы сейчас?

– Если это не ранний Чарли Чаплин, а «Фантазии Фарятьева», к примеру?

– Здесь Истина – язык. Сперва нужно знать язык, чтобы понять, что на нём говорят. Так и со смертью – к ней нужно адекватно подготовиться. Философией, медитацией, постом и молитвой. Они Её язык. Когда освоишь Смерть, как язык, тогда адекватно поймёшь Жизнь, ибо Она говорит на языке Смерти. Кто-то думает, что наоборот.