Хм, подумал я. Погоревал с полчасика. «Принца» угомонил, чтоб не рыпался и не распалялся попусту, но никому ничего не сказал – и так комплексовал от своей никому никчёмности, а тут опять просочилась рыбонька снасть насквозь. Сказывал, если спрашивали – ушла автостопом, как обычно, погостить в столицу к родокам. А мне кто-то в ответ, что её уже в Лондоне видели с Гешкой, а у Гешки герыча хоть обколись и коки, хоть через шланг нюхай. Ну и пофиг с ней. Не она – решил я, хотя и надеялся, что вернётся. Даже звонил ей на мобилу раз, поговорили недолго: у неё уже планы, театр, роли, Гешка с герычем, а ты, то есть я, «абонент пошёл в афедрон со своей пресвятой тримурти», цитата без цензур.

С работы обычно иду пёхом. Я бытотехнику в «DNS» в ЦУМе домхозкам (домохозяйкам) сбываю. Иду по Петрищева, по-ходу к подруге заскочил в дом с библиотекой Симонова у «Союза», ДжаNET. Эх, и имечко у неё: Бога-НЕТ, но при этом есть с Ним СВЯЗЬ, имя обоюдоострое и абсурдное, как и она сама, так она его объясняла свежим трупам. Она всех называла трупами, кто жил в этом мире, а себя избирательной некросекси, то есть с некоторыми трупами не прочь устроить и перепих, оттого над дверью в её комнату-святилище висела табличка: «Lasciate ogni speranza, voi ch’entrate» [45] , намекая на непродолжительность тантрической кама-сутры в спаринге с ней. Она и себя считала трупом и любовь к себе, эгоизм, следом за Егором, называла некрофилией [46] . Родоки у неё норм, хипповали в свою бытность в 80–х & 90–х и им понятна тяга к фрилаву [47] . Пусть с возрастом они и обросли мозгами, но смотрели на распущенность дочери почти сквозь пальцы, считая, что мир это иллюзия и не стоит особо напрягаться, чтобы сделать из неё реальность, и так всё пройдёт и канет в небытии, откуда и прибыло. ДжаNET, несмотря на метафорическую некрофилию/некросексию, клёвая, мне даже казалось временами, что может она моя судьбинушка, но с ней постоянно кто-то был, то парень, то не парень, разносторонняя, в традициях Содома, я и сам не прошёл мимо этого городка [48] . Она с ними просто кувыркалась и разбегалась, а я не успевал попасть между прежним и свежим мясом. Впрочем, забегая вперёд, скажу, что один раз и мне выпал грех побыть её трупом с её трупом и больше она мне не дала, как и всем остальным предыдущим «живым мертвецам», она просто вела счёт, по-разику, ведь один раз не считается [49] . Я был сточетвёртым, плюс минус десяток. Захожу в комнату ДжаNET и – БА-БА-БАЦ!!! Думаю: где же крыша? Нет её. Дуют злые ветры в мозг. Эта улыбка, волосы, изгиб положения тела на диване под окном, в свете заката… и какими ошарашенными глазами она смотрела на меня в ту минуту!

– Знакомьтесь, – предложила ДжаNET и представила незнакомку: – Олявера, – и уже указывая на меня: – Ираклий.

– Не понял, – потребовал уточнений, – Оля или Вера? От Оливера Твиста? Это же имя пацана из Чарльза Диккенса. – На пацана она тоже смахивала, правда.

– Олявера – неделимо, – прожурчала новая знакомая. Что это был за голос?! Переливы китайских колокольчиков на двери цветочного магазина? Ласковый лесной ручей в мае? Нет, это её, ни с чем несравнимый сладкозвучный тембр, отдающийся эхом в третьем ухе третьего глаза. – Для постоянных Оля, для проходящих Вера. И да, Чарльз Диккенс мой любимый писатель на данный отрезок времени, а может и до конца совокупности всех моих отрезков, пока не знаю, смерть покажет, если не забудет.

«Бля-я–я» – подумал я и застыдился своих предсказуемых причудливых мыслей, вдруг она, как и мои дзен-приявленцы мысли читает. Так перед ней неудобно стало, но больше ни с кем рядом так приятно не бывало. Но и мысли не было, что это она, моя искомая цель, назначенная явленными мне гостями. Было просто по-кайфу. Тут же сидел у компа мне уже знакомый «Швахц», так его звали, потому что он сказки писал и публиковался на и Ridero под этой псевдой, модифицированной от сказочника «Шварца». Как звали по паспорту я не знал, да мне и незачем.

Посидели, потрындели, музыку древнего Цоя-пророка посмотрели и такого же мёртвого Веню Дыркина по Ютюб, потом пока ещё живого, но древнего нашего земляка из Дзержинска Чижа-Чигракова, его «Письмо Егору Летову» про Дзержинск было для нас открытием не совсем приятным:

У нас нет парка на проспекте ЛенКома, но есть там кладбище [50] , на месте которого, говорят, хотели сделать ещё один городской Парк Культуры и Отдыха. Вполне вероятно, после случая изнасилования двенадцатилетней девочки с парком решили повременить. Изнасилование, цепь и разговоры о строительстве парка наверняка имели место быть порознь, у нас часто насиловали, может не так часто как в Индии [51] , и всё же, но поэт их представил в недалёкой перспективе единым целым. А так же парком он мог назвать мемориал, открытый на кладбище [52] . Впрочем, скорее всего Чиж под «парком» имел ввиду идеологию марксизма-ленинизма, а под девочкой Святую Русь [53] . Просветились древним фольклором и разошлись около полуночи. Точнее мы со Швахцем по домам, нам по-пути на бульвар Космонавтов, Олявера осталась у Джанки на ночь. Я ушёл с намерением подкатить к Олевере.

На следующий день, в свой выходной, встал пораньше, около 9–ти и тут же побежал к ДжаNET, надеясь застать Олюверу. Но она уже укатила в универ в НиНо [54] .

– У Оли кто есть? – спросил я ДжаNET, нежившуюся в постели с книжкой, кажется с Джойсом, с Сартром или Кафкой, или со всеми вместе, литературная групповуха – это у неё обычное дело.

– Ха, – воскликнула та. – Она тоже про тебя спрашивала. Вы бы так ничо вместе смотрелись, гламурненько. Не, даже готичненько. А, один пенис… Два трупа они и в Караганде два трупа.

– А по-сути, без лирики?

– Я сказала как есть, что ты с Шосси и у тебя всё на мази…

– Какой нахер «шосси-мази»?! – Взорвался я. – Мы расстались давно!

– И кто об этом знает?! – Мертвенно-сонно, но с претензией на укоризну интонацией, риторически спросила она.

– Ну, да, прости. И чоу? – пытался я не выдавать кипевшие во мне гнев и ярость, замешанные на пожизненном обломе.

– Она сразу, прям на глазах, как узнала, сникла так, и говорит: «Тогда скажи Швахцу, что я буду с ним». Швахц меня до того о ней штудировал. Он первый, однако, ему и карт-бланш [55] .

– Надеюсь, ещё не сообщила ему?

– А чего тянуть-то? С утра и позвонила, как Оля на электричку на Пушкинскую сорвалась ко второй паре.

– Блин! Блян! Блюн! БЛОН!!! Нафига?! – это я шёпотом, так что извиняться больше не надо было за крик. Мне не хотелось обламывать Швахца, у меня были к нему тёплые дружеские чувства, уважение, мужская дружба, и я оказался в плену этих чувств, понимал, что даже не посмею встать между ними и отбить Олюверу, даже если пока ничего между ними нет, то нити уже потянулись. Только если каким-то чудесным образом она сама придёт и скажет: «Люби меня, люби» [56] … Какой же я халявщик!