Эволюционная история подсказывает, что парный союз – это типично человеческая особенность и что она развилась параллельно с повышением потребностей человеческих детей. Но даже если парный союз сам по себе хорошая идея, эволюции пришлось обеспечить для него механизм. В мозге и сознании мужчин и женщин должно было появиться нечто, что позволило концепции парного союза реализоваться. Многие исследователи выдвинули предположение, что некоторые из тех психологических и даже физиологических процессов, которые обеспечивают любовь между родителями и детьми, поддерживают и парные союзы. Плотская любовь и любовь к детям тесно переплетены еще и таким способом.

Антрополог и биолог Хелен Фишер различает три биологических процесса, на которые опирается плотская любовь: сексуальное влечение, сильное романтическое притяжение и длительная привязанность [62] . Интуитивно мы ощущаем верность этого различения. Непосредственное сексуальное влечение – драйвер деятельности всех биологических видов. Но романтическая любовь и долгосрочная привязанность – это эмоции парного союза.

Ясно, что, если сексуальное влечение вдруг оказалось направлено на детей, значит, что-то пошло катастрофически неправильно. Однако между двумя другими видами любви и любовью, которую мы питаем к детям, похоже, и правда есть некоторое сходство. Почти галлюцинаторное, измененное состояние сознания, сопровождающее романтическую влюбленность, очень похоже на то, что мы ощущаем, влюбившись в ребенка (когда Оджи рядом, я больше никого вообще не замечаю). Кроме того, в нашей любви к младенцам и маленьким детям есть очень много и от физиологии романтической влюбленности – ощущение красоты и прелести возлюбленного. Подобно чудовищам из книги Мориса Сендака, большинству из нас при виде своего любимого ребенка приходилось воскликнуть (хотя бы мысленно): “Как же я тебя люблю – так бы и съела!”

Научные исследования подтверждают гипотезу о том, что мы любим младенцев отчасти из-за того, как они выглядят, – ведь они такие невозможно миленькие [63] . Характерные для младенца черты лица: большая голова, огромные глаза, крошечный подбородок и носик – вызывают у нас всплеск любви и желания защитить это существо, даже если эти черты на деле принадлежат не младенцу. Эта умиленная реакция, похоже, очень глубоко укоренена в наших эмоциях. Даже трогательное внеземное существо из “Инопланетянина” Стивена Спилберга, лишь отдаленно напоминающее человеческого младенца, вызывает у нас умиление – что уж говорить о каком-нибудь прелестном глазастом тюлененке.

Но, как мы все, увы, знаем, романтическая любовь – вещь мимолетная. Подлинная эмоция парного союза гораздо меньше воспета в искусстве, но гораздо надежнее скрепляет партнерство – это скорее эмоция брака, чем ухаживания. А с биологической точки зрения именно этот вид супружеской любви больше всего похож на любовь к детям и играет самую большую роль в нашей заботе о них.

По крайней мере у некоторых животных, например у мышей-полевок, можно до некоторой степени подробно проследить биологические предпосылки парного союза [64] . Эти исследования в самом деле демонстрируют, что химические основы как у связи между партнерами, так и у связи родителей с детьми очень похожи.

Желтобрюхие полевки – мелкие млекопитающие, живущие парными союзами, в то время как их близкие родственники, луговые полевки, практикуют промискуитет. Моногамные самцы желтобрюхих полевок вырабатывают исключительно высокий уровень нейротрансмиттеров окситоцина и вазопрессина – в отличие от самцов луговых полевок.

Ученые умеют менять гены полевок. Некоторые гены желтобрюхой полевки отвечают за выработку окситоцина. У луговых полевок есть такие же гены, но у них эти гены, как правило, не работают. Но когда ученые активируют эти гены, то практикующие промискуитет луговые полевки меняют поведение и переходят к парным союзам, как их желтобрюхие родственники [65] .

Окситоцин иногда называют “гормоном дружбы и заботы” – в отличие от химических веществ, обеспечивающих реакцию “бей или беги”, например адреналина [66] . У людей, как и у полевок, окситоцин тесно ассоциируется с чувством доверия, преданности и привязанности. Во время родов уровень окситоцина у женщин просто зашкаливает. А введение окситоцина человеку, по-видимому, делает его более доверчивым, повышает готовность к сотрудничеству и открытость.

Генетические различия приводят к различиям в химии мозга и таким образом к различиям в поведении, по крайней мере у полевок. Однако важно отметить, что верно и обратное: заботливое поведение (мыши чистят друг друга и спариваются, люди обнимаются и целуются) само по себе приводит к выработке окситоцина и родственных ему веществ. А эти вещества, в свою очередь, стимулируют еще более заботливое и любящее поведение.

Прямой зависимости степени любви от уровня окситоцина и вазопрессина не существует – даже у полевок. Химические вещества по-разному действуют на мужчин и женщин, и нужно учитывать, что взаимодействия между мозгом, генами, нейтротрансмиттерами и опытом очень сложны. Но очевидно, что есть всеобъемлющая связь между парным союзом и преданностью ребенку, между биологией нашей привязанности к любимому человеку и к ребенку.

Наша любовь к партнеру похожа на любовь к ребенку и в биологическом отношении, и как переживаемый опыт. Кроме того, она, судя по всему, эволюционно берет свое начало в потребностях в заботе. Конечно, все это вовсе не означает, что какой-то из этих типов любви возникает автоматически, что существует некий “естественный закон” нуклеарной семьи, непременно связывающий родительскую и супружескую любовь. Фактически рождение ребенка, по крайней мере в нашем обществе, вносит огромное напряжение в отношения между партнерами.

Тем не менее, если мы хотим глубже разобраться в том, что такое любовь между родителями и детьми, нам нужно оценить ее глубинную биологическую и эволюционную связь с сексуальной любовью. У людей любовь между отцом и ребенком (родительский вклад) и между отцом и матерью (парный союз) – это части одного и того же эволюционного пакета.

Я – одна из загадок эволюции. Почему женщины, миновавшие менопаузу, такие как я, вообще продолжают жить? Менопауза у человека – еще один феномен, который мы принимаем как данность. Но с точки зрения эволюции это явление еще более необычное и таинственное, чем парный союз. Насколько нам известно, единственная разновидность млекопитающих, которая благополучно проходит менопаузу и живет дальше, это киты-косатки. Шимпанзе умирают, достигнув примерно пятидесятилетнего возраста – примерно в то же время, когда утрачивают фертильность. Почему же у людей женщины после утраты фертильности живут еще двадцать-тридцать лет?

Конец ознакомительного фрагмента.