– Я бы вас очень попросил, блин, как это лучше сказать, э-э-э… – оставить наш корабль, – выговорил комбриг Петровский, тщательно подбирая слова. Ему вовсе не хотелось обидеть очередную женщину – жену офицера Кострова.

На этот раз дама вошла в "положение", мирно покинув и каюту, и корабль. Чуть раньше комбриг умудрился внедрить в одно предложение непроизвольно, конечно, целую серию "командирских" слов, сведших на нет все усилия по выдворению на причал жены комбата Поспелова. Нельзя сказать, что выражения подобного рода были услышаны впервые за всю ее сознательную военно-морскую супружескую жизнь. Но одно дело услышать "это" от своего родного мужа, другое – здесь и на таком уровне. Первоначально комбатова жена лишилась дара речи. Затем, она приоткрыла свой прелестный ротик с ровными рядами белоснежных зубов, намереваясь, по-видимому, воспроизвести хоть какие-нибудь звуки, чтобы выразить возмущение такой беспардонностью в общении с женами подчиненных, но, попутно сообразив, каковы будут последствия ее обвинительной речи для дальнейшей карьеры супруга, ничего не ответила. А так хотелось…

Напоследок Петровский не постеснялся взглянуть в ее ясные очи, рассчитывая, что она их непременно отведет под воздействием его служебного положения. Не тут-то было. Она презрительно смотрела в упор, всем своим видом подчеркивая его интеллектуальную ограниченность. Нет, комбриг был развитым во всех отношениях человеком и по уровню интеллекта мог дать фору любому "знатоку" из известного клуба. Однако ничего с собой поделать не мог. Слово б… преследовало его повсеместно, и даже на высокой трибуне партактива, за что он неоднократно получал нагоняи от высокого начальства. Порой ему удавалось заменить это слово другим, схожим с ним и известным как продукт питания под названием "блин", хотя было ясно, что это не синоним. В данной ситуации положение Петровского усугубилось еще и от того, что он с детства испытывал трепет перед красивыми женщинами. Это обстоятельство приводило его в неописуемое волнение, лишавшее последнего словарного контроля над собой. Путаясь, он уже не успевал следить за собой, и его фирменные словосочетания выстреливали так же четко и синхронно, как зенитный автомат во время зачетной артиллерийской стрельбы по воздушной мишени.

Как и все на флоте, комбриг долго и упорно боролся с этим уродливым явлением, с этой, черт бы ее побрал, матерщиной, проникшей в стройные флотские ряды еще с древних времен. Ежедневно восторгаясь красотой надводных кораблей своей бригады, их неповторимой архитектурой, восхищаясь военно-морской формой одежды и облаченными в нее моряками, особенно офицерским корпусом, он задавал себе один и тот же вопрос: "Ну почему все мы припечатываем чуть ли не в каждое предложение по так называемому "матюгу", или "командирскому" словцу, что одно и то же. Может, для придания вескости подаваемым командам или потому, что кругом одни мужики; Каков же выход, как дальше бороться с собой и своими подчиненными?"

Периодически общаясь с натовцами во время официальных мероприятий, комбриг им внутренне завидовал, когда в составе экипажей обнаруживал представительниц женского пола. "Вот когда бы мат исчез на флоте! – размышлял он. – Но тогда ведь могут появиться новые проблемы… Нет, лучше уж бороться с матом!" Петровский не мог себе представить, что между мужчиной и женщиной возможны только служебные отношения.

"Куда девался Никанорыч? Неужели опять растворился в массах? – Петровский безуспешно пытался отыскать в лабиринтах большого ракетного корабля начальника политотдела. – Ближе к людям, ближе к людям – это понятно, это надо. Но за задержку корабля с выходом на боевую службу с меня спросят в первую голову!"

А задержка уже составляла ровно один час. Этот день прощания надвигался на него, словно иностранный паром в проливной зоне, который не уступит своего курса, когда он наваливается всем своим бортом, прижимая к пирсу, и сразу от него не оторваться, пока сам не отойдет. По-человечески комбриг понимал: девять месяцев срок немалый и поэтому так непросто все, связанное с этим прощанием.

"Черт побери, где командир с замполитом?" – теперь он перекинулся на корабельных начальников. Но и у них в каютах сейчас их семьи. А семьи повсеместно не желали рассоединяться. В некоторых каютах продолжался начатый еще в домашней обстановке семейный совет на актуальную тему: "Что еще забыли включить в список колониальных товаров?"* [1] Особенно бурно совет проходил в кормовых каютах, где жили лейтенанты и мичмана.

– А я тебе говорю, "недельки" купи! – жена главного боцмана восседала за единственным в восьмиместной каюте столом перед батареей из пустых пивных бутылок и давала последний инструктаж своему непутевому в коммерции мужу. – Петя, ну хоть ты ему втолдычь, – обратилась она к соседу по дому, мичману Смертному. – Он ведь кроме своих военно-морских – от пупа до коленок – других не признает. Вся Европа, нынче ходит в "недельках", а он ну никак не может этого уразуметь!

– Маша, посмотри на себя в зеркало, – теперь ответное слово было за боцманом. – Ты что, собираешься эти "недельки" все разом надеть? Таких размеров, как у тебя – "живете"*, Европа не знает.

– Ты все на грубость нарываешься. Пиши, дурачек!

– Блин этим женщинам один хрен не угодишь, – не унимался боцман, – сначала любимый, затем миленький, далее по возрастающей: глупенький, дурачек, дурак, идиот, тупица, скотина, козел, сволочь…

– Точно! – раздалось из-за шторы, а далее последовал звук подзатыльника.

– Смотри у меня! – прозвучал звучный женский голос с элементами баса. – Все что я тебе прощаю, я же тебе и припомню!

Откуда-то сбоку, но также из-за уже другой шторы, посыпались дельные советы:

– Маша, ты ему скажи, чтоб к моему Андрюхе присовокупился, да к Петьке с Колькой. Будут аппаратуру скопом брать – дешевле выйдет. У них так принято: чем больше берешь, тем дешевле.

– Эй, бухгалтерия! Ты маво Кольку не приписывай, он сам себе на уме. Да, Колюня? – последнее слово сопроводилось оглушительными чмоком. Голос продолжал: – Мы сами с усами. Вляпаешься с ними в какую контрабанду, нам этого не надо.

Здесь вообще все было четко и просто. Надпись, вырванная из какого журнала, гласила: РАЗДЕЛЕНИЕ ТРУДА – это когда одни тащатся от работы, другие тащатся на работу, а третьи ТАЩАТ С РАБОТЫ. Последнее было про них.