Шрифт:
Валя увидела, как во дворе появилась фигура отца. Быстрыми шагами он приближался к дому.
«Успел, не вымок», – подумалось Вале.
Девочка притаилась, по настроению матери она чувствовала, что пока затишье перед бурей, отец войдет, и что-то будет.
«Сейчас начнется», – предугадала Валя и перевела взгляд на дверь.
Послышались шаги Ивана снаружи, все в доме их услышали.
«Идет, идет!» – подумала Антонина, смотря туда, откуда ее муж должен был вот-вот появиться.
Возрастом чуть больше сорока лет Иван был голубоглазым мужиком с крепким телосложением, среднего роста, с жесткими, выжженными солнцем волосами, толстыми бровями и красной шеей.
Послышался хриплый звук открывающейся двери, мужчина вошел в дом, где прожил большую часть своей жизни.
Когда он только появился в дверном проеме, Антонина сразу распознала в его лице такое, какое бывало и раньше, этакую легкую тень довольства, неумело скрываемую им.
– Опять, тварюга, вернулся, развратник? И как? Погулял себе? Все по деревне уж обсудили. Женатый, двое своих! Сволочуга, всю жизнь мне изменял, кобелина, унижал перед всеми! Стыдоба из дому выходить, стыдоба-то какая перед людьми-то! – сонм оскорбительных слов пулями вылетал из женщины и доходил до адресата.
Обвинения жены тут же вывели мужчину из себя, но он решил смолчать и только смотрел на нее сверху вниз. Тело Антонины дрожало.
– Будь ты проклят, скотина! – сказала напоследок женщина и ударила мужа грязной половой тряпкой по лицу.
От раздавшегося проклятья и резкого удара лицо мужчины передернулось и вспыхнуло. Гнев его вскипел, кулаки сами собой сжались. Иван посмотрел на жену звериным, яростным взглядом и, рассвирепев, резким движением въехал ей кулаком в лицо. Удар пришелся в нос, тотчас же не замедлил последовать поразивший слух истошный крик Антонины, из ее носа полилась кровь. Ошеломленная, с изуродованным кровью лицом Антонина, отпрянув и опершись на стул рукой, медленно приподняла голову и поглядела на широкую фигуру мужа исподлобья расширенными глазами. Струя крови багрового цвета, текшая из ее ноздри, дошла до верхней губы и попала в открытый рот женщины. Красные капли забрызгали одежду и пол перед ней. Иван же, расставив ноги, стоял и, не отрываясь, смотрел на нее. Антонина хотела вытереть кровь с лица рукавом, но получилось ее только размазать.
– Дура! – грубым голосом произнес Иван, прошел в дом и больше не взглянул Антонину.
Мужчина с преувеличенным удовольствием накинулся на приготовленный женой ужин.
Валя, безгласный свидетель случившегося, вжавшись в стул, на котором сидела, с испуганным лицом наблюдала каждую секунду происходящего. Неведомая сила не давала ей пошевелиться, она все только сидела в неудобной позе и тихо-тихо, как мышь, со страхом смотрела то на одного, то на другого родителя, боясь, что что-то вдруг может перепасть и ей. Зрелище, произошедшее на глазах у окаменевшей от испуга Вали, хоть и не было новым, но все же опять покоробило ее всю изнутри.
«Лицо вспухнет опосля», – подумала она, глядя на бесповоротную отцову «работу» на мамином лице.
Антонина не ответила мужу ни слова. Женщина умолкла, хотя рот ее был немного приоткрыт, губы заметно дрожали. Багровое лицо выражало несколько эмоций, сменявших друг друга. Антонина понимала, что ей некуда деться в сложившейся ситуации. Дрожа мелкой дрожью, поправив налезавшие на глаза волосы и опустив презрительный взгляд на недомытый пол, она продолжила домашнюю работу. Не обращая ни на кого внимания, женщина, не разжимая руку с тряпкой, упорно продолжила мытье полов и больше не взглянула на мужа.
Все в доме молчали, вскоре запахло свежевымытыми полами.
Сгустившаяся темная туча все ползла своим ходом по бескрайнему небу, вода в ней настаивалась, ветер усилился, деревья шумели, время дождя приближалось.
В доме они были не одни, здесь, кроме них троих, еще находился старый отец Антонины, самый древний из всех жителей деревни. На днях случился конец его старой судьбы, он прервал повседневный уклад жизни семьи. Его долгая отмеренная жизнь горестно замедляла ход, последнее горе посетило его. Солнце жизни зашло для него недавно, он занемог, слег и помирал, жизненный путь его должен был скоро окончиться, дни его были сочтены. Испитой, страждущий отец женщины, по нездоровью придавленный собственным телом, плешивый и белесый, в одной короткой стертой рубахе беспомощно лежал под одеялом развалиной в узкой постели у стены и, кажется, спал. Руки его лежали прямо вдоль тела, он не мог двинуть и пальцем.
С чего все началось? Никто не знал, да и не интересовался особо. Случилась с ним какая-то болезнь сама по себе, без внешних условий. Признаков наступающей болезни как будто никем замечено не было. Днями ранее Иван нашел неподвижно лежащего на полу тестя, тот застыл в одном положении, лежал бревном и не двигался. Его отнесли и положили на постель. «Вот старость-то проклятая какая», – сказала тогда Антонина.
После показали его одной бабке, пришедшей из села. Та предсказала, что недолго ему жить осталось, смерть его заберет непременно, болезнь скоро высосет все жизненные соки, и надо им готовиться его хоронить.
После нее старик только лежал, не двигался, ходил под себя, молчал и одиноко страдал, ожидая последнего часа.
Он долго жил и был стар. Бледное, осунувшееся, бритое лицо, испещренное морщинами, черные круги под поразительными, странно смотрящими на всех глазами навыкате, беззубый рот. Худая шея соединяет лысеющую голову с бледным недвижимым худым телом – вот все, что представлял внешний вид старика.
Большую часть жизни он прожил с матерью Антонины, но, когда та умерла, остался с дочерью в деревне, пока его не настиг рок.