Выведенный из задумчивости, ординарец вздрогнул и растерянно улыбнулся, откидывая со лба белокурые мягкие пряди волос.

— О чём рассказывать, Василий Иваныч? Какая у меня жизнь? — смущённо заговорил он, разводя руками. — То мальцом был, то на войну пошёл. У тебя вот сколько времени служу… По степям, по деревням как угорелые мыкаемся. А больше чего ещё… Вся она тут, жизнь-то моя, на глазах. — Исаев наклонился и снял с голенища сапога приставшую соломинку. — Друг у меня был один закадычный. Вместе без порток бегали, вместе в подпаски пошли. Товарищеский парень, просто душа… Когда революция началась, кулачьё против Советов поднялось, мы с Гришкой — его Гришкой звали — в партизаны пошли. Смелый такой был, решительный. Только раз, как к тебе в отряд переходить, сражение у нас сильное произошло. С белой бандой. Нас крупица, а их будто гороху в мешке.

Исаев посмотрел на горевшую свечу, потянулся было к столу, чтобы снять нагар, но тут же об этом забыл.

— Нас тогда беляки разгромили. Мало кто в живых остался, — глухо продолжал ординарец, чувствуя на себе пристальный взгляд Чапаева. — А с Гришкой беда такая приключилась… Его в начале боя в живот смертельной раной ранило…

В этот момент распахнулась дверь, и в горницу вихрем влетел прискакавший с фронта вестовой.

Он привёз радостную весть: бегут белоказаки из Осиновки.

Утро выдалось солнечное, ласковое. Ехали полем, по ржи, варварски истоптанной конницей и пехотой. Из-под ног коней вспархивали рыжие перепёлки и тут же садились где-то рядом.

— Ну-ка, Петька, галопом! — крикнул Чапаев.

— Василий Иванович, — рассердился ординарец, — а рука?

Чапаев подмигнул ему и, весело гикнув, взмахнул плёткой.

У околицы Осиновки их встречали Лоскутов и Соболев. Здоровой рукой Чапаев молча обнял Соболева и поцеловал его в запёкшиеся губы. Потом похлопал по плечу Лоскутова:

— Хороши, люблю таких! Ну, а трофеи какие? Рассказывайте, командиры.

— Есть и трофеи, Василий Иванович, — улыбнулся скромно Соболев. Есть. Двести пятьдесят подвод со снарядами захватили, восемь пулемётов, три орудия да с тысчонку винтовок белогвардейцы нам отказали.

Въехали в главную улицу большого, богатого села. Тут и там пятистенники, многооконные шатровые дома, крытые железом и тёсом. Чапаев здоровался с жителями освобождённой Осиновки, отдавал распоряжения о преследовании бежавшего противника. Лишь изредка он хмурил брови и закусывал нижнюю губу: давала знать о себе больная рука.

— Да, послушай-ка, Василий Иванович, — встрепенулся Лоскутов, молчаливо ехавший рядом с Чапаевым. — История маленькая случилась. К рассвету дело близилось. Неприятельские части уже беспорядочно бежали из Осиновки. Наши отряды с трёх сторон вступали в село. На главную улицу самыми первыми ворвались разинцы. Вдруг из-за колодца два пулемёта забили. Ребята назад. Заминка вышла. Смотрю — сзади пять верховых пробираются. Выскочили на простор — и вихрем прямо к колодцу. Я моргнуть не успел, как они пулемётчиков зарубили и ускакали в переулок. Откуда, думаю, такие смельчаки? А потом оказалось — Кузнецов Сёмка со своими ребятами. Обоз-то они захватили. Впятером.

— Он у нас мастер на разные фокусы, — подтвердил Зайцев.

— Ты тоже птица стреляная, — посмотрел в его сторону Чапаев. Кузнецов молодец! Снаряды нам до зарезу нужны. — Василий Иванович вдруг повернулся в сторону ординарца: — О чём задумался, философ? Может, и взаправду пошлём в Жигулёвские горы кладоискателей, а?

Исаев взглянул на своего командира. Глаза у Чапаева были сощурены, и в них таилось добродушное лукавство.

— Стоит ли, Василий Иваныч? — вопросом ответил Петька, тряхнул головой и от всей души рассмеялся.

Повернувшись к окну спиной, грузный Лоскутов тяжело прошёлся по комнате.

«Что предпринять? Как выйти из затруднительного положения?» — в сотый раз спрашивал себя командир Пугачёвского полка. В тягостном раздумье Лоскутов то и дело ворошил копну жёстких волос. На лбу собрались морщинки.

Тревожили ненужные, посторонние мысли. Почему-то вспомнилось, что, с тех пор как бригада возвратилась из похода на Уральск, он ни разу не смог съездить в Селезнёвку повидаться с детишками, и сердце вдруг защемило. Как-то раз приезжала на день жена, он обещал непременно навестить детей, но так и не сдержал своего слова.

Лоскутов вздохнул, посмотрел по сторонам.

Комната была большая, неуютная. В раскрытые окна, выходившие на улицу, доносились ружейная перестрелка, прерывистые пулемётные очереди и пофыркивание привязанных к коновязи штабных лошадей. За тонкой тесовой перегородкой исступлённо трещал телефон. Кто-то снимал трубку и торопливо в двадцатый раз кричал охрипшим голосом:

— «Волга» слушает! Кто вызывает?

В окно заглянул лучик солнца. Сизый от махорочного дыма, он упал на расстеленную на столе карту, и лежавший на самом углу циркуль неожиданно ослепительно заблестел.