— Господи, какой ужас… уму непостижимо… — не сдержавшись, выдохнула Мария.

— Мой отец был очень умным человеком. Он хорошо понимал, что большие деньги вызывают большую зависть, Машенька. Большие деньги — большие проблемы. Еще он понимал, что, кроме него, никто меня не защитит. Никто обо мне не позаботится, если с ним что-нибудь случится.

Юдин крупно просчитался, когда решил, что признание меня невменяемым позволит ему хоть как-то управлять моим состоянием. Весь мой капитал пропущен через многоуровневую систему трастовых фондов. Но Станислав Игоревич этого не знал. Чтобы добраться до этих денег, нужно завалить человек сто пятьдесят, включая меня, и нарушать юрисдикцию как минимум пяти стран. И то не факт, что состояние отгребешь. В лучшем случае оно останется лежать на счетах мертвым грузом. А в худшем — его отожмет государство. Последнее невыгодно даже моим врагам.

Если «Гросс» отойдет государству, то в наших бизнес-структурах начнется нехилый передел. Это никому не нужно. Олигархия не хочет терять своих позиций. Сейчас мы используем государственную власть в своих интересах. Вот ты, Машенька, выращиваешь цветы. А я выращиваю людей.

Адвокатов, юристов, судей, депутатов… Могу вложить в человека деньги, поднять его по карьерной лестнице до нужного уровня и ввести в нужную мне структуру, где он пожизненно будет защищать мои интересы. Я не даю взяток, не угрожаю, я плачу людям зарплату, и они работают на меня там, где мне это нужно.

— Как же тебя отпустили? Как ты оттуда выбрался?

— Не очень легко управлять такой корпорацией, как «Гросс». Вдвойне тяжелей, когда она тебе не принадлежит. Юдин переоценил свои возможности, в компании возникли проблемы. Нужно было вывести из моего фонда очень крупную сумму и ввести ее в «Гросс». Но траст именной. Распоряжаться деньгами могу только я. Мое имя, моя подпись, и никаких других случаев. Юдин быстро понял, что я нужен ему вменяемым, и вытащил меня. Изображал желание помочь, заботу и переживание. Говорил, что всё было только для моей пользы.

— Ничего себе польза…

— Я согласился перекинуть деньги с одним условием.

— С каким?

— Потребовал, чтобы меня ввели в совет директоров. Нужно было как-то обезопасить себя.

— Он согласился?

— У него не было выбора. И времени, чтобы изыскивать средства из какого-то другого источника, слишком большая нужна была сумма. Или я в совете, или «Гросс» не получает ни копейки, а Юдин получает крупные неприятности.

— А что потом?

— А потом главной моей задачей стало определить, кто мне друг, а кто враг. Юдин ввел меня в совет. Думал, на три дня. Конечно, числился я там номинально и много лет не принимал в работе никакого участия, но своего добился. Пресса зашумела. Новость о том, что Бажин-младший в восемнадцать лет вошел в наблюдательный совет корпорации, прогремела на всех углах. До этого Юдин пытался меня изолировать, а тут внимание плотно сосредоточилось на моей персоне, и это связало ему руки.

— Как ты мог общаться с ним после всего этого?

— Нужно было.

— Виталя, — несмело попробовала выразить свои сомнения Маша, — если он такой коварный и подлый человек… почем он меня просто не убил? Он же мог это устроить?

— Зачем ему тебя убивать? Ты ему не нужна. Ему нужен я. И мои деньги. Твоя смерть ему ничего не даст. Разве что сделает из меня неуправляемого зверя. Ты мое больное место. Мое слабое место. То, за что я всегда переживаю, и он с удовольствием по тебе бьет и радуется каждой моей потере. Когда-то Юдин был очень близок к своей цели, он уже почти взял всё в свои руки и теперь никак не может признать, что проиграл. «Гросс» принадлежит мне по праву. Я ничего ни у кого не отнимал. Это компания моего отца: он ее создал, он ее развивал. Ты даже не представляешь масштабы, которые мы охватываем. Она моя по законному праву. Юдин никогда ее не получит. Ты это знаешь, я это знаю. Но разве у жадности человеческой есть какие-то границы? У алчности и подлости есть пределы?

— Да, я это поняла. Он с таким удовольствием мне всё рассказывал. Смаковал каждое слово. Поэтому я ему не поверила. Добра не так желают, — почти прошептала и замешкалась.

Кажется, мало ему сказала. Что-то еще нужно добавить, но Виталий такой далекий и чужой. Будто не ее. Да и у самой в голове каша, никак не собраться с мыслями.

— Всё, Манюня. Теперь ты знаешь всё. Никаких тайн у меня больше нет. Я здоров и адекватен. И ребенок у нас родится здоровый. Когда он родится и получит имя, я сделаю то же самое, что когда-то сделал мой отец. А сейчас тебе надо успокоиться. Пойдем. — Встал из-за стола.

— Куда? — Мария поднялась вслед за ним.

— В спальню. Ты сейчас умоешься, а потом ляжешь в кровать. Выспишься, отдохнешь и не будешь больше думать ни о чем плохом. Позже мы можем еще поговорить, но на сегодня достаточно.

Бажин уже подошел к двери, но Маше захотелось его остановить. Показалось, что они не договорили. Будто оборвались на полуслове.

— Я раньше в некоторых моментах тебя не понимала. А теперь начинаю понимать…

— Вот и хорошо, — отозвался равнодушно, — я тоже думаю, что этот разговор сотрет между нами последние противоречия. Не навязывай мне ярлыков, и все будет хорошо. Я просто человек. Со своим опытом, со своими знаниями. Это единственное, что тебе нужно понимать.

— Как ты после всего не стал… циником, — подобрала самое мягкое слово из всех возможных. — Это так ужасно…

— Ужасно, что я не стал жестокосердечной тварью? — усмехнулся.

— Нет. Ужасно, что всё так произошло.

— Циники — это глубоко несчастные люди, уверенные, что только они знают какую-то особенную правду о жизни. Поэтому я не циник, но реалист. Я тоже кое-что об этой жизни знаю. У реалиста есть шанс на счастье, а у циника — никогда. Мы все хотим счастья, любви, хотим быть кому-то нужными. Отрицать это — трусливо лицемерить. Ненавижу лицемеров. И не люблю тратить свои силы впустую.