Мы попрощались, а я решила отдать должное кондитеру, но уже дома. Ожидая пока мне соберут заказ из пирожных, я присела за тот же столик и рассеянно мешала сахар в уже остывшем тае. Дверь приоткрылась, впуская холодный воздух и посетителя, и еще не подняв голову я знала, кто направляется к моему столику. Сердце радостно забилось, грозя выпрыгнуть из груди, в ушах зашумело, и я не смогла сдержать широкой, радостной улыбки, мне хотелось с воплями бросится к нему на шею и зацеловать. Я едва подавила в себе этот порыв, а увидев выражение лица Тристана моя улыбка померкла. Похоже он не был рад нашей встрече, а серьезность его тона и слова повергли меня в уныние:

— Соули, хватит бегать от меня. Мы должны поговорить о том, что произошло.

Глаза Тристана метали молнии, челюсти были сжаты и желваки ходили ходуном, побелевшие на костяшках кулаки мяли белоснежную накрахмаленную салфетку. Официант, поклонившись, поставил квадратную, завязанную шелковым бантом, коробку с моим заказом на стол, а мне показалось как будто приговор привели в исполнение и лезвие гильотины с лязгом упало на голову преступника. Тристан порывисто встал, и пропуская меня вперед, мы вышли из ресторации.

К экипажу я шла словно под конвоем, он не сказал мне больше ни слова. А все те фразы, что крутились у меня на языке, позорно струсив, дезертировали с поля боя. Как только мы сели в карету и за его спиной захлопнулась дверь, Тристан схватил меня в жесткие, сильные объятья и острыми, жалящими поцелуями стал осыпать мое лицо, шею, волосы. Его губы целовали меня везде, куда могли дотянуться, руки так крепко сжимали меня, что почти причиняли боль. Его заметно потряхивало и было понятно, как сложно ему сохранять самообладание и вернуть контроль над зверем. Он последний раз долго и со вкусом смаковал мои уста, а потом немного отодвинув меня и поймав своим взглядом мой, сказал:

— Великие!… Как же я волновался… Как хорошо, что с тобой все в порядке… Я почти три дня не мог думать ни о чем другом, все переживал куда ты делась… Что случилось, почему ты оказалась здесь? — не дав возможности ответить, любимый снова набросился на меня с поцелуями, бормоча какие-то нежности, тут же ругаясь, а потом моля о прощении, снова сжимая меня крепче прежнего.

Карета остановилась у городского особняка маркиза, он схватил меня в охапку, вбежал по ступеням, плечом саданул входную дверь и буквально ввалился со мной на руках в первую попавшуюся комнату. Ею оказалась библиотека, он плюхнулся на кожаный диванчик, опустил меня на колени, прижался головой к моему плечу, с жадностью вдыхая мой запах. Я чувствовала, как потрясения, волнения, переживания последних дней отпускают меня, словно где-то глубоко внутри до предела жестко сжатая пружина, стала медленно разжиматься. Я прекрасно осознавала, что серьезного, важного, трудного разговора нам не избежать, но Великие… сейчас мне так сильно хотелось вновь ощутить тепло его тела, вдыхать его неповторимый мужественный терпкий родной аромат, чувствовать, что он живой, усмирить ту бурю переживаний и горячечное волнение, что я поддалась своей слабости, и потакая своему сиюминутному желанию отдалась его ласкам.

Очень осторожно, лаская, пробуя на вкус, покусывая, отступая и вновь нападая Тристан терзал мои губы. Он нежно целовал мою шею и розовую раковину уха, осыпал поцелуями ключицы и чувствительную ямку между ними, спустив рукав, он целовал, плечо и руку, оставляя след влажных, обжигающих поцелуев. Освободив от платья почему-то только одну сторону и запутавшись в шнуровке, он осторожно высвободил из корсета белую, полную грудь с припухшим розовым соском и языком попробовал его на вкус. Обхватив и перекатывая жесткими губами сморщенный шелковый камушек, свободной рукой он мял другую грудь, вызывая во мне стоны наслаждения, и все ближе подталкивая меня к грани блаженства. Своей попкой я отчетливо ощущала величину его желания, он беспокойно ерзал, пытаясь разместить эрекцию так, чтобы давление не было таким сильным, но ощущать его желание под собой, чувствовать свою неоспоримую сексуальную власть, было ни с чем несравнимым удовольствием. Я медленно расстегнула китель и сорочку, Тристан выжидающе замер. Я откинула одежду осыпая его колючий подбородок поцелуями, провела языком по беззащитному горлу и спустившись к груди увидела метку. На левой половине, чуть не доходя до соска, оплетая всю мощную грудь и левую руку я увидела знак смерти. След от почти сбывшегося проклятия, как будто углем нарисованный рисунок. Черная отметина изображала переплетающиеся руны, черепа и призрачные тени. Я как завороженная провела губами по коже. Она была холодная и равнодушная.

— Я проснулся с ней. Несколько мгновений метка жгла, будто мне поставили клеймо, а спустя квази, она остыла, — сказал он, ожидая моей реакции на знак смерти.

— Нет ни одного проклятия, что проходило бы бесследно, — ответила я, — для меня не имеет никакого значение уродливый след от проклятия, лучше его отголосок, чем сам херем. — Я провела острым язычком по прохладной коже, оставляя влажный след, подула на него и произнесла, — Я люблю тебя Тристан Силье. Он счастливо рассмеялся и продолжил с того, на чем мы остановились.

Мы отчаянно целовались, постанывая, кусаясь, стукаясь зубами. Трис неловко, одной рукой пытался расшнуровать корсет, запутавшись в лентах и петлях, он замычал и бросил затею полностью разоблачить меня. Посадив меня сверху, он придвинулся поглубже, отодвинул влажные кружева трусиков, и немедля ни квази, вошел в меня. Ощущая горячую, пульсирующую плоть любимого, я зарычала и начала двигаться. Тристан поддерживал мои бедра руками, двигаясь в таком правильном, синхронном ритме, трудно дышал и поворачивая голову от одной вершинке к другой, облизывал и покусывал их языком. Я закричала, кончая, голова кружилась, кровь пульсировала в висках, любимый вдвинулся особенно сильно, прикусил до боли ключицу и присоединился ко мне в освобождающем экстазе.

Еще долгое время, я так и лежала на своем мужчине, его плоть покоилась во мне, и я наслаждалась этой удивительной наполненностью и чувством единения. Его рука выписывала вензеля на моей голой спине, щекотала шелковыми завязками плечи и щеки. Он немного отстранился, поймал мой рассеянный взгляд и произнес:

— Я пришел в себя от надсадно-тоскливого воя хаунда, едва я смог пошевелиться после той невыносимой боли, что оставила мрачное клеймо. Спустя всего мгновение Вилли на моих глазах истаял и исчез. Я не знал, что мне думать, неконтролируемое беспокойство, тревога за тебя, съедающая меня заживо, превратились в панический ужас, — я погладила его по плечу, поддерживая и подбадривая продолжать рассказ, — я понял, что свой уход ты преподнесла хозяевам дома по-другому (поездка за лекарем, была всего лишь предлогом). Немедля ни квази, я поскакал в сторону Альбасетте, но, когда я встретил твою охромевшую, бредущую мне на встречу, лошадь, я не знал, что и думать. Мое сердце рвалось наружу от страшного предчувствия. По цепочке кровавых следов я нашел дерево, недалеко от входа в ущелье, к которому она была привязана. Я бросился искать тебя, я кричал что было сил, я звал тебя пока не охрип, но…ты не откликнулась. Проклятый туман… голова невыносимо болела, барабанные перепонки казалось лопнут… Я поднялся выше, почти к самому плато, клубящийся серый туман отступил, оставив после себя влажные скользкие камни, и вдруг, пошел самый странный дождь, который я когда-либо видел, черный как смола, он не оставлял никаких следов ни на одежде, ни на траве, ни на граните. Но после того как он закончился, ощущение страшной, непоправимой потери острыми шипами, сжимающее мое сердце, прошло, и я вновь смог вдохнуть полной грудью.