Он сам видел Филантропа всего один раз в жизни, и воспоминания об этой встрече засели в его голове как иголка, прокаленная в огне для извлечения занозы.

Казалось бы, использовал иголку – и отложи ее в сторону. Но в данном случае все было не так. Ею словно бы продолжали ковырять в директорском мозгу, и с каждым поворотом она вгрызалась в податливую материю все глубже и глубже, а на спине директора образовывался липкий ручеек не менее горячего пота. Вот каким воздействием на людей отличался Филантроп.

Был он не то чтобы страшен, а как-то зловещ. Не уродлив, но отвратителен. Наверное, потому что лицо его почти не обладало мимикой и он не улыбался ни шуткам, ни комплиментам – ни губами, ни хотя бы уголками глаз.

Взгляд его был проницателен и пронзителен. При этом создавалось ощущение, что он впитывает суть изучаемого предмета за считаные секунды, а потом протыкает его насквозь и дальше идет по жизни с целой гирляндой нанизанных на взгляд, как на штык, абстрактных впечатлений.

Директор вострепетал на первой же секунде их знакомства и дальше уже мог только семенить следом да поддакивать, пока Филантроп проводил свой первый (и на данный момент единственный) ревизорский обход подведомственного им обоим заведения.

– Дети должны быть здоровы! – вот, пожалуй, единственная фраза, которую хозяин позволил себе произнести. Все остальные его движения осуществлялись в полной тишине.

– Здоровье – это наша первая забота! – поспешил заверить директор. – Врачи ежедневно делают обход, и еще никто из малышей ничем серьезным не болел. Так, максимум простудка или газики.

А потом они зашли в ясельную группу, и на рапирообразный филантропский взгляд наткнулось румяное тело Василисы.

Странный момент. Словно рыжая жизнь и бледная смерть коснулись друг друга и замерли в ожидании кто кого.

Василиса приоткрыла рот в изумлении. Она как будто хотела спросить саму себя и окружающих, как в их краях пророс такой ядовитый мухомор. Но она ничего не сказала.

И он ничего не сказал. Но выдернул из нее свой пристальный взор и перевел его на директора, который вдруг почему-то начал неудержимо краснеть.

И тогда Филантроп словно прочертил глазами ровную линию, навеки отрезающую директора от Василисы. И тот сразу все понял. Что нельзя ему на нее посягать. Ни сейчас, ни потом и ни во веки веков.

Как он понял, неизвестно. Но уяснил железно.

Поэтому и сейчас мог лишь подсматривать за няней украдкой. И отлеплять не в меру наглые глаза усилием воли. И плестись обратно в кабинет, так и не обнаружив своего задверного присутствия.

Сегодня, впрочем, он имел полное право войти в ясельную группу и заговорить с Василисой.

Не по собственной воле, но по распоряжению начальства.

Потому что только что ему позвонили и объявили об ожидаемом прибытии еще одного младенца. Новорожденного. Со дня на день.

Вот почему директор пришел в Василисины владения и законно пялился на ее фантастический полет с бутылками каши.

– Вот что… – начал он.

Василиса обернулась и посмотрела просто, добро, выжидающе.

– Готовьте еще одну кроватку, – приказал директор.

– Сделаю, – пропела Василиса и взлетела над полом по направлению к бельевому шкафу.

Телестудия, как всегда, бурлила. Все куда-то носились. В основном не с пустыми руками, а с бумажками, кабелями, стаканами и прочей подходящей обстановке бутафорией.

– Не туда! Не туда! – скандировал встрепанный пузатый мужчина. – Не в тот угол, я сказал!

И четыре ноги под цветной декорацией послушно замерли на мгновение, а потом развернулись и потопали в противоположную сторону.

При этом обнаружилось, что ноги принадлежат двум близнецам – в одинаковых шортах, в одинаковых рубашках, с одинаковыми прическами и с одной парой серег на двоих, каждому – в левое ухо. Как их мама друг от друга отличала? Может, и она не отличала, а уж посторонним-то ни за что не отличить.

– Скамейки будем ставить по периметру, – объявила дама со съехавшей набок прической.

– Так студия же круглая, – усомнилась совсем молоденькая девушка, по всей видимости дамина ассистентка.

– И у круга есть периметр. Вы, милочка, в школе плохо учились.

Дама укоризненно покачала головой, и ее прическа, влекомая центробежной силой, устремилась к правильной позиции, откуда снова неизбежно съехала набок.

Обреченные периметру скамейки покамест дыбились бесформенной грудой прямо посреди студии, а вокруг них, как вокруг горы Синай, сновали так или иначе задействованные в будущем шоу люди – избранный народ для грядущего откровения.