Чтобы похвастаться кому-то, что и у меня такие есть?

Чтобы было что оставить в наследство детям?

Чтобы продать, случись наступить черному дню?

Черные дни уже наступили, и в магазине старой книги не хватало полок для проживших не один десяток лет, но зачастую так и не разрезанных фолиантов.

– А сами вы их все читали? – спросила девушка с побледневшим синяком, заходя с улицы в тепло, пропитанное книжным запахом.

– Все. А также те, которых здесь еще нет или уже нет.

– А я пришла посоветоваться.

– Я тебя слушаю. Ты не против перейти на ты?

– Не против. И спасибо, что готов слушать.

– Тогда приступай.

– Я все-таки прочла ту газету.

– Зря.

– Вот в этом и вопрос: зря или не зря. Ты же сам говорил, что ее тебе дали для меня. Кто сказал, что только для лечения синяка? Кто сказал, что не для чтения?

– Видимо, ответ зависит от того, что именно ты там прочла, и что именно тебя так взволновало, и из-за чего тебе понадобилось посоветоваться.

– Там было объявление.

– Это обыкновенно для газет.

– Но это было необыкновенное. Я ведь тогда сидела и плакала. И думала, что мне делать с моим ужасным горем. А в этом объявлении был ответ. И конкретные предложения по поводу горя.

– И ты думаешь, что это не случайно.

– Именно так я и думаю. Ведь ты сам об этом говорил.

Человек с портфелем нахмурился:

– Но ты ведь понимаешь, что это неслучайное объявление неслучайно подвернулось тебе не обязательно для того, чтобы ты с ним согласилась. Может быть, смысл в том, чтобы его отвергнуть?

– Это слишком сложно, – помотала головой девушка с синяком.

– На фоне того, что действительно может быть названо сложным, это слишком просто.

– Не путай меня. Ты ведь этого объявления и не читал еще. Прочти – потом говори.

– Ты не забыла, что я не читаю газет?

– Тогда ты не сможешь дать мне правильный совет. И что, про газеты – это так принципиально?

– Если честно, это не тот принцип, которым я не могу пренебречь. Хотя ранее мне не приходилось этого делать.

– Почему? И почему ты их не читаешь?

– Видишь ли, я очень чуток к печатному слову.

– Объясни мне, – попросила она.

– Хорошо, – согласился он и поправил обмотанные пластырем очки. – В Библии написано, что этот мир был сотворен словами. Или, если цитировать точнее, Словом Божьим. В каком-то смысле я в это верю.

– Ты веришь в Бога?

– Нет, я верю в силу слов. Слова – очень въедливые существа. Прекрасные или опасные – но какими бы они ни были, как только они проникают в наше сознание, тут же пускают корни. И выкорчевать их практически невозможно. Правильно подобранным словом можно поднять полк на смертный бой. Можно спровоцировать толпу на погром. Можно – на благое дело. Слово – очень сильное оружие, и неопытному воину не стоит держать его в руках и бездумно тыкать в разные стороны. Вооруженный малолетка с неразвитым пока сознанием может употребить сильнодействующие слова во вред себе и другим людям. А потом уже не расхлебаешь. А если из этих слов состряпать злую прокламацию или бессовестную книгу, то можно весь мир разрушить. В этом смысле я и понимаю библейскую цитату. Словами мы творим мир. Словами мы его уничтожаем.

– А газеты?

– На протяжении мировой истории люди часто играли не только устным, но и печатным словом. Они вымарывали из летописей признанные прошлыми поколениями факты и вписывали в опустевшие строки новые имена и новые подробности. Они предавали забвению истинных героев и прославляли ничтожеств и диктаторов. Вот что они делали. И вот что продолжают делать. Поэтому я читаю книги, в которых, как в бессмертных коконах, хранятся забальзамированные души хороших и честных писателей, желавших творить добрый мир. И поэтому я не читаю газет, в которых правда не дневала и не ночевала, в которых каждая строчка – манипуляция неразвитым разумом.

– Не все же газеты врут.

– Они подчиняют свое содержание злобе дня. Им чуждо искание истины. Если ты читала Оруэлла… Там есть очень яркий образ: правительство одной страны подчищает память людей через старые газеты. Их перепечатывают заново и сдают в библиотеки, чтобы люди пришли, прочли и убедились, что воевали они вовсе не с той страной, что справа, а с той, что слева. И люди глотают эту страшную микстуру. И верят. Чтобы через год или два снова узнать, что враг и союзник поменялись местами.

– Это фантазия. У нас никто такого не делает.

– Я же только что сказал, что летописи подчищались. А газеты и подчищать не надо. Они полны сиюминутных настроений, которые гибнут раньше, чем мотыльки-однодневки. Они отравляют наши души. И я предпочитаю использовать свинец их шрифта для лечения синяков – не более того.

– Так что же мне делать?

– Твое объявление может быть важным и нужным. Может – неподходящим и опасным.

– Как это понять?

– Покажи мне его.

Девушка с синяком раскрыла маленький рюкзачок на длинных лямках, который так и не сняла с тех пор, как вошла в магазин, и достала оттуда слегка помятую газетную вырезку.