Дрозд аккуратно ее поддержал за талию и помог сесть в машину. Лицо, шедшего сзади них Васи нужно было видеть, хотя, наверное, у нее рожу перекосило еще красивше.

— Понимаю, что у нас слишком много вопросов друг к другу. Но, пока будем ехать, нужно обсудить несколько моментов.

Мужчина сел на переднее сиденье, Вася рядом с ней на заднее, и сразу отвернулся к окну, сделав вид, что его тут и нету.

Дима расслабленно выдохнула. Она сидит, уже хорошо. Не упадет.

— Нам нужны дополнительные люди, пока остальные придут в себя. Лучше, если это будут твои, проверенные. Сними пару с объектов.

Она начала первой. Можно считать, что практически протянула ему трубку мира и предложила ее раскурить.

И в самом деле курить хотелось. Она редко это делала, но сейчас нужда была на грани боли.

— Дай сигарету.

Дрозд посмотрел на нее задумчиво, даже повернулся на сиденье, но вытащил пачку из пиджака и достал одну сигарету.

Фильтр зажат губами, затянулась посильней, но не подавилась дымом от непривычки и крепости. Зажмурила глаза от удовольствия.

Хоть что-то в этом мире осталось на своем месте, это радует.

— Самсонов запросил информацию по тебе, не через меня, так что, копают беспардонно, влезут во все до чего дотянутся. И положат ему на стол все так, как оно есть. Могу сделать так, что там будет не все, если хочешь, — предложил он и отвернулся от Димы, смотрел теперь в окно.

Что-то такое она и думала. Ждала. И не видела смысла оттягивать неизбежное. По сути, ей скрывать уже нечего. То, что могло повлечь за собой серьезные последствия, Шрайман и так знает. Сам ведь ее нанял, в курсе ее репутации и возможностей. Вчера даже увидел в действии, оценил возможности.

— Не вмешивайся. Пусть, — разрешила, — Не хочешь мне кое-что объяснить? Для чего-то же ты затевал этот разговор.

— Каждому слову нужно свое время, знаешь? Я вот свое время упустил, и ты стала считать меня врагом.

— А ты мне не враг?

Такая горечь и боль сквозили в его голосе, словах, что Дима не решилась заглянуть другому человеку в глаза. Хватит с нее. Запас сил, как физических, так и душевных, кончился.

— И никогда им не был.

— Так докажи! Объясни! — сорвалась, пригнулась к нему, но не кричала, говорила едва слышно, шипела, — У меня был повод! Был! А ты молчал. Я спрашивала тебя тогда, давно, помнишь? Спрашивала! А ты развернулся и ушел. А потом я выясняю, что ты тех подонков знал.

— Да, знал. Не я виноват, Дима. Видит бог на мне много всего, но не это.

— Тогда кто? Назови имя, все просто.

— Прямых доказательств у меня нет, он умеет заметать следы, а «хвосты» в воду, — и дело с концом.

— Вот и у меня доказательств не было, только косвенные, — она откинулась на спинку, закрыла глаза, но чувствовала, что Дрозд смотрит на нее через зеркало заднего вида.

— Поэтому я все еще жив.

И это был не вопрос. Оба это понимали. Но она все же подтвердила.

— И поэтому ты все еще жив.

Больше они не заговаривали. Ехали молча, каждый думая о своем, а может, и об одном и том же, кто знает?!

Дима пыталась понять почему едет с ним в одной машине, а внутри пусто? Нет той ненависти, убивавшей ее годами. Нет бешеного желания отомстить. Только пустота да усталость.

Почему-то сейчас ей стало казаться, что не дойти. Не дойти до конца этого пути. Да и стоит ли?

А Дрозд сожалел. Об упущенном времени. Об упущенных возможностях. И о своем тугодумии.

Если б мог исправить прошлое, ничего бы этого не было.

Он столько ошибок наворотил, что не расхлебает один. Поэтому и Дима здесь. Поэтому она теперь такая. Равнодушная и холодная. Нет больше той зимней девочки, что так безумно обожала новый год, снег, и снеговиков.

Он ее убил.

***

Не нужно быть телепатом, чтобы понять: Ромашка в бешенстве.

Вообще, в миру Роман Тугаев божий одуванчик, и вывести его из себя это действительно нужно планомерно пару недель капать ему на мозги.

Можно себя поздравить: она справилась за одни сутки.

— Я тебя задушу, твою мать, вот этими руками! — он вылетел из дома, и слова не дал ей сказать, грозно тряс кулаками в воздухе, — Задушу!

Но вместо обещанной угрозы ее обняли.

Горячие ладони скользнули под жакет, по свободной рубашке. Но она ощущала их жар, их надежное тепло.

Прижал ее к себе, буквально притиснул.

Она дернулась, не сдержалась, плечо болело невыносимо.

— Извини-извини! — Рома отстранился, осмотрел ее внимательно, подмечая все: бледную кожу, испарину на лбу и искусанные в кровь губы, опухший разбитый нос, — Сначала тебе станет лучше, а потом я тебя все-таки задушу.