Например, сначала Моисей наблюдает нашу планету в протерозое, когда на ней не было ничего, кроме сине-зеленых водорослей. Он передает свои впечатления словами: «земля была безвидна и пуста» (Быт. 1: 2). Потом Бог переносит сознание визионера в каменноугольный период – и его взору открываются огромные леса из древовидных папоротников и плаунов. Моисей сообщает об увиденном: «и произвела земля зелень» (Быт. 1: 12). Это не значит, что в каменноугольном периоде не было рептилий и амфибий. Просто Моисей говорит о том, что ему сильнее всего бросилось в глаза и чего не было на предыдущих «слайдах». То же самое и с пятым и шестым днями. Увидев Землю в юрском периоде, Моисей, конечно же, сообщает только о «животных пресмыкающихся» – динозаврах. Кто, кроме специалиста-зоолога, обратил бы внимание на крутившихся у них под ногами мелких млекопитающих? Зато когда Моисей перенесся в кайнозой, не увидеть стада индрикотериев или мамонтов он не мог. И вот, очнувшись от пророческого транса, Моисей записывает: в шестой день «создал Бог зверей земных» (Быт. 1: 25).

Интереснее всего с сотворением Солнца и Луны. Почему Моисей относит его только к четвертому дню? На это у Миллера есть особое объяснение. Земля, говорит он, сначала была покрыта густым облачным покровом, как Венера или Юпитер. Солнце сквозь облака почти не проглядывало, как это бывает в сумрачные дни. Лишь когда водяные пары в атмосфере в конце палеозоя рассеялись, Моисей наконец смог ясно увидеть небесные светила и записать, что «Бог поставил их на тверди небесной» (Быт. 1: 17). Эти спекуляции не покажутся такими уж дикими, если вспомнить, что до недавнего времени похожих взглядов на развитие атмосферы придерживались и некоторые далекие от религии ученые, например, советский биолог-академик Михаил Голенкин. Правда, он считал, что облака обволакивали Землю существенно дольше – до середины мелового периода, когда изменение режима освещенности спровоцировало экспансию цветковых. Однако, по современным данным, уже у самых древних наземных растений имелись адаптации к палящему солнцу, вроде сильной опушенности листьев и погруженных устьиц. Так что Моисей – если бы он и правда совершил путешествие во времени – увидел бы Солнце на небе древней Земли с первых же мгновений.

Во времена Хью Миллера (он умер в 1856 году) большинство ученых придерживались концепции множественных творений. Считалось, что с наступлением каждой новой геологической эпохи Бог с нуля творит организмы, приспособленные к изменившимся условиям (французский геолог Альсид д'Орбиньи насчитывал аж 28 таких актов творения). Но в 1859 году свет увидела книга Чарльза Дарвина «Происхождение видов путем естественного отбора», которая принесла на смену этой идее представление об эволюции. Эволюционная теория, как в исполнении самого Дарвина, так и других теоретиков-эволюционистов, не предполагала прямого вмешательства Творца в развитие жизни на Земле. Тем не менее привычка отождествлять геологические эпохи с шестью днями творения, несмотря на очевидные нестыковки, к тому времени уже настолько въелась в сознание западных христиан, что они поспешили провозгласить эволюцию проявлением творческой активности Бога. Так появился теистический эволюционизм, который вот уже 150 лет остается наиболее популярным на Западе подходом к примирению научного мировоззрения и христианской веры.

Его сторонники утверждают, что Бог сотворил мир и живых существ, включая человека, посредством эволюции. «Мы издавна знаем, что Бог был настолько мудр, что мог создать все сущее, но Он даже еще мудрее, потому что Он мог заставить все сущее создать само себя» [21] – так сформулировал эту мысль англиканский священник Чарльз Кингсли, один из первых теистических эволюционистов и один из тех 90 людей, кому в конце 1859 года по просьбе Дарвина были направлены первые экземпляры «Происхождения видов». В ту эпоху, завороженную техническим прогрессом, Бога часто сравнивали с инженером, создавшим замечательный самонастраивающийся станок. Промышленное производство лучше кустарного. Индийская женщина, соткавшая прекрасный ковер, достойна восхищения. Но куда большего восхищения заслуживает инженер, который создал машину, без всякого постороннего вмешательства способную ткать ковер бесконечной длины, украшенный цветами, бабочками и птицами. Подобным образом Бог, воспользовавшийся эволюцией для сотворения видов, в глазах современников Дарвина смотрелся куда эффективнее Бога, которому приходится творить эти виды вручную.

Теистический эволюционизм несет на себе отпечаток оптимизма породившей его Викторианской эпохи. Он не замечает зла, которое царит в мире. Продуктом эволюционного процесса являются не только красоты живой природы, но и бациллы, паразиты и вирусы. Извержения вулканов и землетрясения также можно считать неотъемлемой принадлежностью эволюционирующего мира. Поэтому всякий, кто приравнивает эволюцию к шести дням творения, возлагает на Бога ответственность за появление всех этих малоприятных вещей, тогда как раньше их связывали с последствиями греха, исказившего изначальный замысел Творца. «До грехопадения мир был наиболее ясным и восхитительным зеркалом, отражающим божественную благосклонность и отеческую снисходительность по отношению к человеку. Однако сейчас во всех его частях, воспринимаемых нами, мы прокляты. <…> Суровость воздуха, мороз, грозы, излишние дожди, засуха, град, и вообще все беспорядки в мире – это плоды греха. И ни в чем-либо ином [как во грехе] состоит первоначальная причина болезней» [22] , – писал Жан Кальвин в комментариях на Книгу Бытия, и под его словами мог бы подписаться любой богослов прошлого.

Но сторонники идеи творения через эволюцию не делают никаких различий между двумя состояниями мира: изначальным и теперешним. А между тем Библия определенно говорит нам, что мир, каким его сотворил Бог, отличается от мира, каким мы видим его сейчас. Сразу же после рассказа о сотворении мира в Библии идет рассказ о грехопадении. На языке мифологических образов («змей», «древо жизни») в нем говорится об онтологической катастрофе со вполне реальными последствиями. Человек, злоупотребив предоставленной ему свободой, пошел наперекор своему Творцу. В результате изменился облик всего творения. Мир, сотворенный «хорошим весьма», превратился в довольно недружелюбное место, исполненное страданий («в болезни будешь рождать детей») и всевозможных бытовых трудностей («в поте лица твоего будешь есть хлеб»).

Учение о грехопадении – это не просто одна из второстепенных особенностей христианской картины мира, это ее центральный столп, сравнимый разве что с верой в существование Бога. Католический кардинал Джон Ньюмен, перечисляя примеры многочисленных бедствий, обрушивающихся на род человеческий, приходит к выводу: «если Бог должен существовать и поскольку Он существует, человеческая раса замешана в какой-то ужасающей первоначальной катастрофе. Она не соответствует замыслу Своего Творца. Это – факт, и факт такой же правдивый, как и существование этой расы, и поэтому то учение, которое известно в теологии под именем первородного греха, представляется мне таким же несомненным, как и то, что мир существует или что Бог существует» [23] . Как справедливо отмечает греческий православный богослов Христос Яннарас, «в христианской традиции отсылка к грехопадению человека… – это стержневой момент, ключ к пониманию человека, мира и истории» [24] .

Но в эволюционной перспективе в истории взаимоотношений творения и Творца не может быть никакого разлада – мир способен развиваться только к лучшему, восходя ко все новым ступеням совершенства. Отождествление творения и эволюции превращает грехопадение в неудобную или вообще «абсурдную» идею, как утверждал Реджинальд Кэмпбелл, теистический эволюционист и популярнейший лондонский проповедник начала XX века. «Современная наука не знает ничего об этом и не может найти следов такого катаклизма в человеческой истории. Напротив, она свидетельствует о постепенном и очевидном подъеме, закон эволюции управляет человеческими делами так же, как и любой другой частью космического процесса» [25] , – провозглашал Кэмпбелл с проповеднической кафедры в Сити-Темпл, главном храме лондонских нонконформистов, и он был отнюдь не одинок в своих взглядах.