— Ты должен признать свою ошибку, — сказал ОН — Сейчас ты увидишь некоторые картины и убедишься, насколько был не прав, приняв за меня какое-то чиновное ничтожество,

— Я уже понял, — сказал Малахов.

— Лока не увидишь, не поймешь до конца. Смотри!

На экране появились полки и ряды банок на них. Объектив приблизился, и Малахов увидел человеческие головы. Камера медленно переходила от одной банки к другой.

— Вот это одна из первых моих жертв Неведомому богу!

В банке жутко щерилась и таращила глаза голова, лишенная волос. С человека был снят скальп.

— А вот этой жертвой особенно был доволен Неведомый, — продолжал ОН, все больше возбуждаясь.

Голова в банке была без ушей, без носа. Губы у нее были срезаны, и казалось, что голова улыбается жуткой мертвой улыбкой.

— Может быть, больше не надо? — попросил пленник. — Я убедился, как вы могущественны.

— Надо! — отрезал ОН, и камера продолжала демонстрировать жуткую коллекцию, а ОН постепенно приходил в неистовство, наслаждаясь «своеобразием», как ОН выразился, каждого экспоната.

— Ты разве можешь понять эстетику смерти? Она особая и настолько прекрасная, что доступна лишь избранным. Убить существо, подобное тебе, ничего не стоит. Но и сама смерть ничего не стоит, если не наблюдать за ней, если не сделать ее искусством. Смотри!

На небольшом экранчике теперь разыгрывалось действо. Сначала Малахов увидел обнаженного человека, лежащего на каком-то постаменте. Потом, очевидно, камеру поставили на какое-то возвышение, и перед человеком появился ОН. Как бы танцуя, ОН приблизился к обнаженному телу и одним неуловимым движением сделал разрез на животе жертвы, потом еще один поперечный. Жертва широко открывала рот.

Малахов закрыл глаза и вдруг услышал шумное дыхание прямо перед собой.

— Ты не хочешь смотреть? Ты должен понять, хотя бы перед смертью, в чем красота того, что я совершаю. Боль и кровь — бесценные составные красоты. Без боли и крови немыслима жизнь. Смерть лишь эстетически завершает цикл боли и крови. Смотри!

На экране ОН уже отсек половые органы и аккуратно отрезал мошонку от члена. Потом разрезал мошонку, вынул яички и вложил их в рот жертвы.

Малахова вырвало, и он потерял сознание.

Но этого нельзя было допустить. Мент должен был до конца быть в сознании, иначе не будет ни эстетического, ни чувственного наслаждения. ОН уколол Малахова ножом в щеку, проткнув ее насквозь, и уже после этого, не обращая внимания на стоны человека, который уже не в состоянии был кричать, начал, словно плоды с дерева, обрывать все, что, как ему казалось, «оттопыривалось», потому что все прекрасное должно быть гладким и скользким, словно кожа змеи.

Тело Малахова было изуродовано, но кожа от крови действительно была скользкой, и ОН водил и водил по ней руками, постепенно приближая самый острый момент, миг оргазма, который наступил сразу, как только ОН прикоснулся членом к кровавой рваной ране между ног жертвы.

ОН отошел, полюбовался на дело своих рук и через минуту, уже по-деловому, подошел к жертве, оторвал голову, завернул ее в целлофановый мешок, ножом сделал змеино-образный надрез на груди бывшего опера, так же по-деловому собрал аппаратуру, переоделся в запасный костюм, прежний уложив в ту же сумку, и, спокойно выйдя на улицу, отправился к себе на канал Грибоедова передохнуть и покормить Клеопатру.

Приехав к себе в логово, ОН уложил голову в банку с формалином, затем бросил несколько кусков мяса Клеопатре, которая с особой жадностью сожрала нежные части тела, «интимные», как ОН при этом выразился.

Выключив свет, ОН поднялся наверх, помылся, решил попить кофе. Молотый кончился, пришлось помолоть. «Оно и к лучшему! Свежесмолотый ароматнее!»

Успенский чувствовал себя угнетенным и подавленным. Смерть одного за другим двух сотрудников придавила его. Он почувствовал себя страшно усталым и опустошенным. Его худшие опасения, которым он не давал воли на людях, начали сбываться. С новым витком охоты на Выродка появились новые жертвы. «Не будь моей дурацкой директивы, может быть, все обернулось бы иначе», — думал он, хотя знал, что жертвы были бы и без директивы. Пока Выродок жив, будут продолжаться зверства. Кто следующий? Журналист? Психолог? Отправили они за город свои семьи? Если нет, надо бы поторопить их.

Телефонный звонок вернул его к реальности.

Любомудров и Чернышев просили принять их, обсудить план поимки Выродка. Генерал чуть было не обругал в трубку Любомудрова. «Какой там на хер план? хотелось сказать ему. — Оставьте все, бросьте и спасайте свои шкуры, пока не поздно!» Но Успенский понимал, что надежда сейчас только на этих двух «лопухов» энтузиастов. Это как в казино. Дуракам новичкам и может как раз повезти.

— Приезжайте! — бросил он в трубку и стал ждать.