Храм построил тамошний уроженец, уже давно осевший в столице, где он имел некий весьма доходный бизнес. Хотя какой именно, толком не знал никто. В областной газете его поступок сравнивали с деяниями некогда известного, а впоследствии всеми забытого местного купца, в дореволюционные годы выстроившего в губернском городе церковь и богадельню. В связи с чем делали вывод, что, несмотря на десятилетия безбожия, благочестивые храмоздатели на Руси все-таки не перевелись. Правда, многие старожилы городка имели на этот счет другое мнение, известное каждому из нас по старинной русской поговорке: «От трудов праведных не построишь палат каменных». И о храмоздателе отзывались весьма нелестно: «Этот Ванька всегда был вор. Сколько раз он у меня с огорода морковку таскал. А теперь, знать, наворовал по-крупному, так и решил выпендриться». Короче, то ли потому, что несть пророка в своем Отечестве, то ли по какой иной причине, но земляки новоявленного благодетеля относились к его затее подарить родному городку Божий храм с изрядной прохладцей.

Надо сказать, что журналисты не без оснований сравнивали его с дореволюционным купцом-благотворителем. Потому что храм он построил поистине с купеческим размахом. Это был самый настоящий собор – огромный, пятиглавый, с беломраморным крыльцом, сверкающими золотыми куполами и гордо взметнувшейся ввысь колокольней, которая смахивала на знакомую каждому из нас по учебникам истории звонницу Ивана Великого, хотя все-таки и уступала ей размером. По соседству с ним серенькие каменные зданьица на городской площади смотрелись особенно убого, а уцелевший памятник с простертой дланью (на которой уже отсутствовало два пальца) и вовсе казался изображением, так сказать, человека с протянутой рукой… И хотя было непонятно, зачем понадобилось возводить в захудалом городишке столь монументальное сооружение, с появлением храма его вид несколько оживился, словно сквозь сплошную пелену серых туч вдруг блеснуло солнце…

На освящение храма приехали сам епископ, а также множество важных гостей из числа как духовенства, так и мирян. В их числе была некая приезжая знаменитость, гордо и загадочно именовавшаяся «коло коли стом». Прибыли и соборный протодиакон со стайкой иподьяконов, и весь архиерейский хор, и сонм корреспондентов всевозможных, так сказать, средств массовой информации. И прочие люди, по тем или иным причинам пожелавшие присутствовать на столь торжественном событии. Благо что ехать от областного центра до городка было всего ничего – каких-нибудь полтора часа.

Действительно, все, происходившее в тот день в новом храме, выглядело очень торжественно и благолепно. Под его сводами собралось множество людей, как приезжих, так и местных, немало из которых, уже дожив до преклонных лет, лишь сейчас впервые оказались на богослужении. И теперь, слушая стройное пение хора, перемежающееся раскатами могучего протодьяконского баса, недоумевали: неужто и впрямь возможна на свете такая неземная красота? И как они прежде могли жить, не ведая о ней?

По окончании литургии епископ вручил церковный орден простоявшему всю службу на левом клиросе человеку в изысканно строгом черном костюме и с лоснящейся лысиной, в котором старые жители городка не сразу признали того самого мальчишку, что когда-то таскал морковку с их огородов. А хор пропел ему многолетие. Разумеется, вокруг нового храма состоялся и крестный ход. Впереди шло духовенство, затем – важные гости, посреди которых, с красной свечкой в руке, выступал и сам храмоздатель в окружении плечистых охранников, за ними – все остальные. Пламенели на солнце ризы священнослужителей, блестело золото хоругвей, плясали на ветру огоньки разноцветных свечей, а со звонницы, где обосновался приезжий маэстро-«колоколист», несся такой неистовый звон, что казалось, с содрогающегося неба вот-вот обрушатся вниз затянувшие его тучи. И далеко вокруг разносилась ликующая песнь о победе над смертью: «Смерти празднуем умерщвление, адово разрушение, инаго жития вечнаго начало…» И жители вымирающего городка, как те, что присоединились к крестному ходу, так и те, кто смотрел на него со стороны, внимали ей – кто с надеждой, кто с сомнением, кто с непонятной щемящей тоской в сердце. Ибо нет, наверное, на свете человека, который хоть раз да не слышал зов свыше. Даже если сам и не откликнулся на него…

После этого произошло еще одно событие, напрямую связанное с тем, что храм был освящен именно на Светлой седмице. А как известно, ее еще называют «звонильной неделей». Поскольку именно в это время любому человеку разрешается взойти на колокольню и позвонить в колокола. Поэтому после литургии ко входу в новую звонницу сразу же выстроилась очередь. Тем более что в наших краях этот обычай не так распространен, как в центре России, и соблюдается не везде. Так что даже старый прихожанин иного храма не может похвастаться, что хоть раз в жизни да обозревал окрестности «со своей колокольни». Вдобавок были и другие причины последовать старинному обычаю. Ведь с новой звонницы открывался замечательный вид на весь городок и на окружавшую его бескрайнюю пустошь с редкими деревцами, на месте которой когда-то росли вековые леса, и на блестевшую вдалеке серебристую полоску реки с маячившими за нею неясными силуэтами городских многоэтажек. Да стоило видеть и сами колокола. Особенно самый большой, с вылитыми на нем изображениями святых, в том числе великомученика Иоанна Нового, покровителя «куплю деющих», опоясанный надписью, сделанной славянской вязью и гласившей, что сей кампан был отлит лета такого-то от Сотворения мира, а от Рождества Христова – такого-то, в Богоспасаемом граде Н., тщанием боголюбивого раба Божия имярек. Правда, посетители колокольни, издали дивясь на это чудо литейного искусства, предпочитали звонить в колокола поменьше…

Поскольку очередь к колокольне грозила затянуться надолго, я в числе прочей журналистской братии отправилась на праздничный обед, устроенный в столовой горсовета. Тут тоже все было как положено: приветствия, здравицы, многолетия. Только вот радости не было, словно эти хвалебные речи под звон бокалов ненароком спугнули ее. И мне захотелось часок-другой побродить в одиночку по улочкам городка. Да заодно уж и посмотреть на него с новой звонницы. Именно поэтому я решила повременить с возвращением домой и после окончания торжеств отправилась гулять по центру городка.

Когда я вернулась к колокольне, вокруг нее было уже безлюдно. Лишь возле самого порога стояла какая-то старушка в выцветшей вязаной шапочке и мешковатом пальто неопределенного цвета, из-под которого виднелись полы зеленого ситцевого халата. На одной из них, словно клеймо, чернел какой-то штемпель. Обута она была в стоптанные суконные бурки без шнурков – видимо, единственную обувь, которую возможно было натянуть на ее отекшие ноги. В левой руке у нее была палочка, сделанная из старой бамбуковой лыжной палки. А парализованная правая рука бессильно свисала с перевязи, сделанной из старого вафельного полотенца. Сперва я приняла ее за нищую и потянулась в карман за мелочью. И лишь потом поняла, что, в отличие от профессиональных попрошаек, старушка отнюдь не стремится привлечь к себе внимание или вызвать у прохожих жалость. А просто стоит, глядя то ли на небо, то ли на самый верх колокольни. Мало того, даже чему-то улыбается.

Намереваясь все-таки обозреть окрестности городка с новой звонницы, я шагнула на ее мраморное крыльцо. И услышала тихий и робкий голос старушки:

– Пожалуйста… помогите мне дойти туда…

Пожалуй, окажись рядом люди, я сделала бы вид, что не расслышала ее. Слишком уж разителен был контраст между тем, как мы выглядели: нарядная молодая особа и старуха в нищенской одежонке. Но мы были одни. И нам, как говорится, было по пути. Поэтому, подхватив старушку под парализованную правую руку, я повела ее наверх. Однако почти сразу же убедилась в опрометчивости своего поступка. Поскольку у моей спутницы оказалась парализована не только рука, но и нога. Так что пару раз мы не свалились вниз лишь чудом. Вдобавок, одолев очередной лестничный пролет, приходилось останавливаться и ждать, пока старушка наконец отдышится и сможет продолжить восхождение. Одним словом, чем выше мы поднимались, тем больше я жалела о том, что взялась тащить на колокольню незнакомую старуху. Причем явно ненормальную, поскольку было совершенно непонятно, с какой стати ей понадобилось лезть туда.