Остаток утра мы провели в компании с миссионерами из Кабанайен, те были очень внимательны и заботливы по отношению к нам. Затем мы полетели обратно, пролетели рядом с Ауянтепуи и водопадом «Прыжок Ангела», но на этот раз они были скрыты от нас густым туманом, и приземлились в одном из самых красивых уголков Земного шара: в Канаиме.

И водопады, и озеро Канаима, по моему мнению, представляют самый настоящий райский уголок, какой можно себе вообразить на Земле.

Представьте себе: пляжи из белого песка, прозрачнейшая вода в озере и ни намека на каких-нибудь опасных животных, климат самый приятный, высокие пальмы «мориче» склонились над водой, словно только для того, чтобы подарить густую тень купающимся в озере. Без сомнения, это то самое место, где я с удовольствием поставил бы дом и остался жить навсегда.

Вдали, над краем водопадов «Ача» и «Сапо», виднелся, едва различимый на фоне неба, силуэт Ауянтепуи. Люди, живущие в этих местах, уверяют, что в ясные дни можно различить даже облако водяной пыли над «Прыжком Ангела». А вокруг простираются бескрайние луга, с редкими деревьями, пальмы, протянувшиеся длинными цепочками, и над всем этим пространством застыло чувство одиночества и невероятной тишины.

Проезжая через Гайану, меня всегда тянет завернуть в Канаиму, пусть на несколько часов, и когда подходит время уезжать, я ощущаю приблизительно то же самое, что должен был чувствовать Адам, когда его выдворили из рая.

Мы полетели дальше и, спустя некоторое время, догнали гидросамолет старателей, направляющихся, как и мы, к месторождению алмазов в Сан-Сальвадор де Пауль. И спустя четверть часа уже приземлились на великолепной взлетно-посадочной полосе, что пять тысяч горняков, работая бесплатно, построили за один день. А другого выхода у них не оставалось – это единственный путь, связывающий Сан-Сальвадор де Пауль с остальным миром и проходит он по воздуху. Двадцать пять самолетов ежедневно курсируют туда-обратно, образуя что-то вроде воздушного моста, по которому в город доставляется все необходимое, начиная от хлеба и мяса, кирок и лопат и кончая солью.

Как только самолет остановился в конце полосы, нас сразу же окружили солдаты Национальной Гвардии.

Все, что они хотели, это удостовериться, что ни капли спиртного, ни грамма самого безобидного пива не попадет в лагерь горняков. Алкоголь, в любой его форме, строжайше запрещен на территории Пауль, поскольку известно из предыдущего печального опыта, что именно выпивка приводит к самым серьезным, самым кровавым конфликтам в подобных местах.

Меньше чем за две недели, Пауль, представлявший из себя пару-тройку хижин, затерянных на бескрайних просторах Великой Саванны, превратился в город с населением более десяти тысяч человек, потерявших голову из-за золотой и алмазной лихорадки, заполненный всякими авантюристами, старателями, проститутками, контрабандистами и ювелирами – мир, где алкоголь привел бы к еще большему количеству конфликтов, возникавших и так без видимых на то причин, а потому полиция и армия постарались, чтобы в городе, где на момент нашего прибытия обитало почти пятнадцать тысяч человек, не было ничего, кроме освежающих напитков и кофе. Цены на те немногие напитки, содержащие алкоголь, что контрабандистам удавалось пронести в город, достигали таких астрономических значений, что если человек и захотел бы напиться, то должен был выложить сумму эквивалентную недельному заработку.

Убедившись, что на борту нашего самолета нет ничего спиртного, у нас поинтересовались, прилетели ли мы как старатели, потому что в этом случае нам полагается выдать разрешение на право вести разработки на территории в десять квадратных метров к югу от поселка. На подобных разработках, как эти, называемых «свободными» или «свободного пользования», подобные разрешения должны выдаваться всем: и венесуэльцам, и иностранцам, никому нельзя отказать, и каждый старатель выбирает для себя участок в соответствии с полученным ордером.

Узнав, что наш визит обусловлен лишь интересом и еще желанием повстречаться со старыми знакомыми, лейтенант Национальной Гвардии, широкоплечий юноша, по имени Хосе Али Эрнандез, предложил свою помощь и приказал позвать сержанта, кто, по его мнению, знал большую часть профессиональных старателей.

Когда же я спросил у сержанта про «Катире» Себастьян и «Черного» Томаса, тот лишь отрицательно покачал головой. «Катире» он никогда не встречал и ничего не знал про него, а что касается Томаса, то год назад его труп выловили в водах реки Ла Парагуа.

Хотя я много лет ничего не слышал про «Черного» Томаса и был уверен, что когда-нибудь он закончит свои дни похожим образом, но все же такой финал произвел на меня тяжелое впечатление. Для меня он всегда был и останется необыкновенной личностью, с кем меня связывала большая дружба, и кем я даже восхищался при некоторых обстоятельствах, хотя многим он представлялся заурядным, бедным, необразованным бродягой.

Для любого человеческого существа углубиться в негостеприимные дебри амазонской сельвы, бросить вызов речным порогам и стремнинам, мучиться от тысячи болезней, встретиться один на один с ягуаром или с большой змеей, жить с постоянной угрозой быть укушенным маленькими, но очень ядовитыми, гадюками, или натолкнуться на «паука-обезьяну» – гигантского паука птицееда или на «муравья-двадцать четыре» – представляло бы незабываемое приключение, самый невероятный кошмар наяву, жизнь, которой не позавидуешь, и мучительное существование, какое можно терпеть лишь при гарантированном условии, что в конце концов в руки попадет целое состояние. Но для «Черного» Томаса все это было лишь естественной формой существования, единственное, какое он знал, и к которому он привык с самого рождения, он и не чувствовал в себе ни желания, ни сил изменить эту жизнь, найти для себя что-то новое, более привлекательное. Родился он в лагере искателей алмазов, на берегах той самой Ла Парагуа, где и встретил свою смерть, и никогда не знал ничего другого, кроме как «уйти на промысел», откуда он то возвращался неимоверно богатым, чтобы потом спустить все до последнего гроша, то беднее бедного, без гроша в кармане. Мать его была бродяжкой, ходила от одного лагеря к другому, а отец… да любой из старателей, кто попался ей на тропе через лес или вдоль берега реки; но он не чувствовал себя обиженным, да и никогда это не беспокоило его.

Среди его друзей-мальчишек все были такими же, как он, можно сказать, они принадлежали к одному классу. Росли все вместе и вместе становились старателями. Те же, кто приходил со стороны, были авантюристами, а уж этих можно было обвинить в делах более серьезных, чем отсутствие отца.

С другой стороны, обидеть Томаса можно было и по-другому, но, так или иначе, те, кто знал его, старались не делать этого, поскольку многим в Гайане было известно, что у Томаса «веселое мачете», и если он хватался за него, то это могло закончиться для обидчика какой-нибудь дьявольской шуткой.