Бараки в «японском городке» были старые, черные, щелястые. Я бывал там иногда в гостях у своего одноклассника. После нашей трехкомнатной «сталинской» квартиры это был совершенно иной, не обустроенный, тесный, неопрятный мир. Где на грязных гнилых подоконниках и черных столах лежали остатки пищи, закопченные печки дымили, а летом было полно мух, которых хозяева ловили, развешивая липкие ленты. В кухне у плиты вперемежку с посудой и всевозможными тряпками, сушилась обувь, добавляя в эфир запахи непростого человеческого бытия.

И этот старый дом на улице Пушкина за школой №11 тоже дожил до наших дней, хотя, говорят, его еще пленные немцы строили. На углу внизу когда-то был “сороковой” продуктовый магазин, а прямо над ним жилые двухкомнатные квартиры, имеющие треугольную нестандартную комнату с выходом на тяжелый балкон с лепными решетками.

К середине шестидесятых таких уголков неблагополучия становилось все меньше. Частные деревянные дома еще долго будут украшать городские улицы, некоторые стоят до сих пор, но бараки – этот рассадник шпаны и людских пороков, где никто не имел права на полноценную личную жизнь, эти бараки рушили решительно и без сожаления.

Счастливые люди на разном подручном транспорте, бывало, даже гужевом, перевозили свои скудные пожитки, упакованные в узлы в новые многоквартирные дома. Во дворах этих домов возникала новая общность людей, имеющих «свое» жилье. Люди становились добрее. В выходные дни во дворах из открытых окон звучала музыка, мужики играли в домино или карты, и втихаря от жен попивали дешевый портвейн. Женщины занимались семейными делами и ходили друг к другу в гости почаевничать, поболтать. А ребятишкам новые места обитания приносили новые знакомства, открывали новые горизонты. На чердаках многоэтажных домов, куда сорванцы летом лазали как по внутренним, так и по наружным лестницам, был таинственный полумрак, водились голуби и казалось, что облака можно достать руками.

Конец ознакомительного фрагмента.