Она выходит, а я так и не могу прийти в себя, прекрасно понимая, кто стал Денискиной феей-крестной.

Я пулей срываюсь в туалет, умываю лицо и долго умываю лицо и потом смотрю на сове отражение в крохотном зеркале над раковиной. Вид у меня — краше в гроб кладут: мешки под глазами, волосы растрепаны, и губы сплошь покрыты коричневыми, покрытыми коркой ранками. Точно не Золушка, ради которой расстарался Прекрасный принц.

Нет ни единого сомнения, что с фондом помог Даня. Потому что больше помочь попросту некому. И если его дядя здесь самый важный человек…

Еще раз набираю полную пригоршню холодной воды, задерживаю дыхание и окунаю в нее лицо. Кожу жжет миллионами иголок, но зато в голове, наконец, проясняется.

Нужно позвонить Ленскому. Банального «спасибо» ничтожно мало, но если я скажу еще хоть слово, то точно начну реветь.

Достаю телефон и разочарованно стону, потому что после вчерашних звонков, он намертво разряжен. Господи, что же я за рассеянная такая: мама, наверное, места себе не находит, потому что не может дозвониться. Хорошо, что я не забыла подзарядку, и сестрички разрешают поставить телефон. Минут пятнадцать я меряю коридор нервным шагом, потом налетаю на доктора и на этот раз он не пытается меня запугать, а говорит, что прогноз благоприятный и мальчик получит все самое лучшее лечение в полном объеме. Но когда уходит, то я слышу его не очень довольное: «Нет бы сразу сказать, что свои люди «в верхушке…» Не знаю, как с фондом, но с врачом точно был серьезный разговор, иначе стал бы он смотреть на меня волком?

У меня снова куча не отвеченных от мужа. Судя по времени звонков, Петя наяривал мне всю ночь, по нескольку раз в час, так что хорошо, что телефон выключился. Его сообщения я даже не открывают — не хочу портить такое хорошее волшебное и морозное утро.

Перезваниваю маме и огорошиваю ее новостями. Ревем, как дурочки, в два горла, но на этот раз это слезы облегчения. Она говорит, что уже собирается и будет минут через сорок.

Остается звонок Ленскому и мне очень не по себе, как будто я собираюсь звонит не ученику, не восемнадцатилетнему парню, а взрослому мужчине. И как будто даже через трубку он снова увидит мои покрасневшие щеки и уши.

Он отвечает только после седьмого гудка, как раз, когда я собираюсь нажать «отбой».

В трубке слышится возня, шорох одеял, и очень-очень сонное, и ворчливое:

— Привет, Колючка.

— Доброе утро, Ленский. Хватит валяться. — Не пойму откуда в моем голосе эта несвойственная мне смешинка. Наверное, все дело в облегчении: я почти трое суток только то и делала, что ела себя поедом, где найти деньги для Дениски, а теперь как будто сбросила с плеч бетонную плиту.

— Суббота, — бормочет Ленский. Снова шорох, зевок. — Вставать в субботу до полудня — преступление.

Я с ужасом понимаю, что еще нет девяти, и мысленно ругаю себя на чем свет стоит.

— Прости, — говорю охрипшим от неловкости голосом. — Я просто хочу тебя поблагодарить, и сказать, что если бы не…

— У тебя и твоего брата все хорошо? — перебивает Даня.

— Да. Врач дал хороший прогноз, и…

— Значит, тема закрыта. — Он нарочно тормозит мои неуклюжие попытки сказать «спасибо». — Ты где?

— В больнице, жду, когда мама придет. — Бреду по аллейке, собирая ладонью мерно падающие с неба разлапистые снежинки.

— Голодная?

— Ага, — отвечаю быстрее, чем успеваю предположить, к чему этот вопрос. И быстро исправляю положение: — Я потом сразу к своим сюда, позавтракаю.

— Я заеду через полчаса. Позавтракаем вместе, тут есть где.

Притормаживаю под усыпанным снегом деревом, прижимаю к губам талый снег в ладони. Понятия не имею, что сказать в ответ на это приглашение. Это неправильно, даже если формально мы не в школе и не школьное время, и еще более неправильно, что я — замужняя женщина, морочу голову восемнадцатилетнему парню, которому впору ухаживать за ровесницей. И лучше не думать о том, что мысль о ровеснице вызывает стойку ассоциацию с Варламовой и их зажиманиями в раздевалке, а мне это невыносимо противно.

Пауза слишком затягивается, и Ленский уточняет:

— Ты ничего не должна мне, Колючка. Не хочешь — ладно, считай, что не предлагал. Только одолжений не нужно и заставлять себя из-под палки тоже.

— Это не одолжения! — слишком бурно реагирую на его резкость. — Я замужем, Даня, я — твоя учительница.

— Я в курсе. — Горький смешок в трубку и короткий «чирк» зажигалкой. Мои ноздри мгновенно наполняются призрачной смесью запахов сладкой мяты и терпкого табачного дыма. — Но это вообще не мешает видеть тебя во сне, совершенно голую. Практически каждую ночь.

— Даня… — Хочу пожурить его, а получается почти стон пополам с дрожью, которая пробирает до самого нутра.

— Мне восемнадцать, Колючка. Имею право смотреть порно сны с твоим участием.

— Надеюсь, в них я веду себя прилично? — А ведь хотела свести все к простой шутке, весельем выбить неловкость. Но стоило произнести невинную фразу вслух — и она превратилась в заигрывание.

— Абсолютно аморально, Колючка. Только крыша чужого дома и уважение к его хозяевам не дает мне дрочить прямо сейчас.