На мое счастье Галия прекрасно понимала, что готовить шоколад надо непосредственно перед подачей, а провозившись со мной несколько часов на моих «пробных» порциях, была вынуждена вернуться к своим делам. Поэтому шоколад для генерала я готовила уже самостоятельно. И хотя кухарка возилась поблизости, мне это не мешало тихо нашептывать ковшику свое желание: освободиться и уехать домой. Текст желания я придумывала весь день, поэтому сейчас нашептала его быстро и легко. После чего разлила шоколад по чашкам, добавила в порцию Шелтера несколько дополнительных специй, водрузила миску с клубникой и две чашки шоколада на поднос, добавила сюда же два стакана с чистой водой и поторопилась на террасу. Сердце стучало в ушах, во рту пересыхало, а руки дрожали, но в груди горел огонек надежды – и это было самое главное.

Конечно, в обозначенный срок я все равно не уложилась: очень уж велик был дом генерала, а с нагруженным подносом не побегаешь. Но Шелтер все равно меня дождался.

Он стоял у самой ограды террасы спиной к дому и к двери, из которой я появилась, то ли любуясь садом, то ли просто глядя куда-то вдаль. Руки его были сцеплены в замок за спиной, плечи как всегда расправлены. Я внезапно поймала себя на том, что застыла на полпути к небольшому плетеному столику, за которым завтракала два дня подряд, любуясь генералом: его горделивой осанкой, крепким телом и сидящей точно по фигуре черной формой. Тряхнула головой, чтобы отогнать наваждение и все-таки поставила поднос на столик.

Только тогда Шелтер заметил мое появление и оглянулся, скользнул взглядом по подносу и со вздохом констатировал:

– Шоколад. Кто бы сомневался.

Мне почудились в его тоне нотки разочарования. Интересно, чего он ждал? У меня не хватило фантазии вообразить.

– Я не оставляю надежды убедить вас в том, что это вкусно, – обезоруживающе улыбнулась я, жестом приглашая его присесть.

Генерал неожиданно послушно сел в предложенное плетеное кресло, взял чашку, осторожно понюхал содержимое, пригубил и вернул ее на стол без каких-либо заметных эмоций. Садясь в кресло напротив него, я напомнила себе, что и не жду его одобрения. Главное – чтобы он все выпил.

– А это что? Конфеты? – поинтересовался Шелтер, кивая на вазочку.

– Это клубника в глазури из темного шоколада, – объяснила я, пододвигая вазочку ему поближе. – Попробуйте. В таком шоколаде почти нет сладости, вам должно понравиться.

Он взял одну ягодку, покатал в пальцах, разглядывая со всех сторон. Она была полностью покрыта шоколадом и действительно походила на конфету своеобразной формы. Я насаживала каждую клубничину на деревянную шпажку, чтобы обмакнуть в глазурь целиком, а потом втыкала шпажку другим концом в разрезанное пополам яблоко, чтобы ягодки подсыхали на весу. Кажется, генерал успокоился только тогда, когда нашел след от шпажки и понял, как я покрыла клубнику шоколадом так ровно.

Раскрыв для себя эту тайну, Шелтер наконец откусил половину: ягоды были слишком крупными, чтобы поместиться во рту целиком. Тонкая корочка глазури, конечно, треснула с едва слышным хрустом и осыпалась, но самые крупные кусочки генерал успел поймать и отправить в рот.

Почему-то это простое, естественное движение заставило меня искренне улыбнуться и абсолютно успокоиться. Если сердце и билось все еще не совсем ровно, то не от страха, зато руки дрожать перестали и дышать стало легче.

– Почему ты не вышла замуж? – неожиданно поинтересовался Шелтер, переключая внимание с покрытой шоколадом ягоды на меня. – Судя по тому, что я успел узнать об Оринграде, двадцать три года для вашего города – это практически порог старости для девушки. В том смысле, что она уже почти выходит из возраста невест. У вас замуж начинают выходить во сколько? В пятнадцать?

– В шестнадцать, – поправила я. – Тмар дает свое благословление с шестнадцати. В пятнадцать могут разрешить венчание, но только в особых случаях.

– Примерно представляю себе эти случаи, – хмыкнул Шелтер, закидывая в рот вторую половину ягодки.

Глазурь, конечно, успела немного растаять и испачкать ему кончики пальцев, поэтому генералу пришлось их облизать. А мне пришлось облизать внезапно пересохшие губы.

– Так почему же? – повторил Шелтер свой вопрос, снова поднося к губам чашку. – Ты красивая, очевидно, хозяйственная, здоровая. Все слагаемые невесты, на которую есть спрос, налицо, поэтому я исключаю вероятность того, что к тебе никто не сватался. Почему ты отказывала?

Я пожала плечами, не зная, как ответить. Не рассказывать же ему о своих тайных мечтах, надеждах и желаниях – засмеет.

– Когда мне было пятнадцать, мама умерла, а отец заболел. Мне пришлось ухаживать за ним. Я не могла его бросить.

– Заболел? – насмешливо переспросил генерал. – Милая, пьянство – это не болезнь. Пьянство – это банальная распущенность.

Внутри вдруг стало холодно и неприятно.

– Откуда вы знаете? – тихо спросила я, пристыженно опуская глаза. Почему-то за пьянство отца стыдно всегда было только мне.