Шрифт:
«И – мимо, мимо весны…»
* * *
И – мимо, мимо весны,мимо лета, мимо осени, мимосамих себя и мимо своей эпохи…В Курземе, не добежав до моря,валуны навсегда увязли.Кажется – только мимо Землине удалось никому промчаться.Велта КалтыняТо ли юность окликнула,то ли опыт труда и лишений,бесконечных обманов,с которыми каждый знаком,но похож я сегодня на камень,валун обомшелый,в чистом поле лежащий,заброшенный к нам ледником.Под развесистой клюквойчужих философских суждений,я лежу под покровом мечтаний,метаний слепых,в переливах тональностейвешнего света и тени,в отраженьях на плёночке волжской,и где-то в пространствах иных.Светит солнце, и суша опять разрастается,травы сорные сыплют на раны свои семена.Вьюга к вальсу зовёт,кувыркается, чуть издевается:– Что один-то? Ведь полночьглуха и, как прежде, – темна…Голубые и синие, рыжие мамонты вымерли.Не приходят бока почесать об меня уже тысячи лет.Бородатый геолог один меня знает по имени,да ещё прозорливая Велта,хороший латышский поэт…Это время распада, разлада,оборванных связей,нищеты и разбоя,и поиска новых путей,перекройки миров,столкновений Европы и Азий,под припляс хороводныйязычески-тёмных страстей.Я под небом лежу, постигая вселенскую Тайну.Тайну Света и Тьмыв паутине межзвёздных лучей.Притяжение душ в этом миресовсем не случайнои подвластно Любвии Природе, всеобщей, ничьей… «Я – клоун зеленомордый…»
* * *
Я – клоун зеленомордый,пастой зубной раскрашенный,я улыбаюсь грустно,в руке – апельсин всегдашний —как солнышко всем сияет,весь мир собой освещает!Я не ем апельсинов.Я раздаю их детям:– Живите честно, красиво,как следует жить на свете.Не так, как мы умудрились —веселей, бесшабашней!Сияйте, не торопитесьи помните: жить – не страшно! Андрей Битов
переводы сур Корана
О человек!
(Сура 36)
Отсрочка
(Сура 77)
Ашшар
(Сура 94)
Аззальзаля
(Сура 99)
Перевод Андрея Битова
Лоренс Блинов
Ночной тополь
поэма
«Кто мог знать, волнуется онили нет… сложная глубокая душа»
1
…то умолкал он, слегка покачиваясь,А то порой пламя какое-тос ног до головывнезапно окутывало егосумеречно-белесоватой рябью,и весь он словно светился изнутриневысказанными своими тайнами,и степь,степь неогляднаявсякий раз оживалаи шелестела едва слышнов каждом его затаённом вздохе.Тихо и осторожно,стараясь не спугнуть ни один блик,входил я в этот воздух,в эти серовато-замшелые сети,это трепетанье,надеясь уловить, высмотреть, понять:как же это он слагаетсвою прозрачную прозу —нет, лучше сказать —свои пронизанные серебристым мерцанием,и струящиеся в глубину корнейстихи.Я недоумевал:откуда в нём,таком, с виду стройном,элегантном даже,так много первобытных лишайников,мха дремучего…Откуда в нём эта паутина,это серое висенье умаявшейся летучей мыши!И ведь он будто бы понимает эти муки,эту влажную вселенскую дрожьзатаившегося кокона,а самое главное – тогда,когда ветер! —и как только ему удаётсятак преобразиться:стать обыденными похожим неожиданнона всех,на всё окружающее,и в этой пьесе своейон так же буйствует,так же ораторствуетв сумеречном своём запале,и он столь же по-актёрски деятелени неприметен, как все.Но – крылья!Крылья у него, кажется, и тогдабудто вдвое больше, чем у всех прочих —тех, кто подобно ему, всё же силится взлететь,но, увлекаемый незримым ужасоммгновенного небытия,оказывается театрально изувеченной,трафаретно изувеченной чайкой,неестественным и отвратительно красивым узоромраспластанной на мокром пескедекоративного побережья.Но когда он начинает бытьуж совсем ни на кого не похожим,и пробуждается изнутрилёгкое полыхание и лепет —это тогда,когда ветра-то как раз и нет!И луны нет.(Но что-то всё-таки серебрити как-то слегка зажигает его седину.)Тогда до меня долетает вдругэтот тихий прохладный шёпот,и я начинаю понимать:«нет, это не пустяк —листвы безлунной трепетанье,и это трепетное таяньетончайших бликов и…»Но вот я,стараясь быть ещё более неприметным,чем его безлунная тень,приблизилсяк раскрытым страницам его повести,и будто бы совсем случайновзглянул туда,куда он был устремлёнвсей своей непреднамеренной листвой. 2
Ах, вот оно что! —совсем невдалекечерез дорогуробкое деревцечуть выступалоиз недвижного пространстваночного закулисья,всё окутанное лимонным светомвесьма кстати оказавшегося рядомфонаря.С чуть приметной застенчивостью(почти кустик,только уж очень высокий)стояла она,стройная молодая липка,вся прозрачная листвойперед бархатной портьеройбезмолвного ночного театра,стояла она,единственная актрисана той обнажённой сцене тротуара,чуть покачиваясь,совершенно, как и он иногда(только ещё призрачнее и невесомее),и вся излучала такую тишину,такую щемящую свежесть,недоступную банальным рукоплесканиям,что и я ощутил,почувствовал, что весь погружёнв эту тёмно-сиреневую маятутополиной страсти,что руки мои покрываются уженежно-серебристой замшелостью,слегка фосфоресцирующей в темноте,что глаза, мои глаза —уже не мои.