что видишь глазом?

«Впору умереть!»

1978

Давно за тридцать мне, а всё никак,

я не пойму, что хорошо, что плохо…

Мне говорят, что такова эпоха,

кругом бардак, не мучайся, чудак!

Но мучаюсь. Совсем простые вещи

мне недоступны: в толк я не возьму,

действительно ли сильному уму

для гибкости полезны пресс и клещи?

И надо ль славу петь сто раз на дню,

тому, кто песнопений не достоин,

лишь потому, что нам нужны герои,

а новых нет – кромсают на корню…

Я знаю, мне легко всё объяснят

в местах, где есть и средства, и уменье.

Ну, успокоюсь я, но есть сомненье,

что сам вопрос со мной искоренят.

И станет он для дочери моей

крестом, что не донёс отец убогий.

Когда в стране открыты все дороги,

зачем брести тропинкою своей?

1978

Мы были тёмными тогда

И, глядя в даль, упорно слепы…

Но в даль в те трудные года,

пусть нынче прозвучит нелепо,

манил не рубль, а звезда!

1986

До чего-то пока не дошёл,

не постиг самой тонкой науки.

Говорят: «Не поставлены руки»,

а мне слышится в этом: «Осёл,

так наивно пытаться залезть,

на копытах

туда, где в пуантах».

Но коль есть хоть бы капля таланта,

невозможно среди дилетантов

пить отраву по имени лесть.

Не пишу.

Ну и что?

Не помру.

Пью с соседом вино из продмага,

но опять тянет руки к перу.

Слава богу, что трудно с бумагой!

1979

Так кто он был, безвестный предок мой,

что брёл по жёлтой тишине пустыни?

И почему глаза его и ныне,

как совести укор передо мной?

Я рос в России, здесь моя судьба –

как прядь в канате многих сходных судеб.

Полёт ракет и чёрная изба,

размах, убогость, праздники и будни –

здесь всё моё, мне нет иных путей,

умру при русском звоне погребальном…

Но он приходит ночью… «Ты – еврей» –

читаю я в глазах его печальных.

«Оставь, – я говорю ему, – уйди,

я с детства этим сыт, как кашей манной!»

Он исчезает.

Что ж так жжёт в груди,

когда я просыпаюсь слишком рано?

1977

Когда не в меру любопытная толпа

её стоглазым взором провожает,

как мало тех, кто всё же понимает,

как ненадёжна, как крута тропа,

которой так легко она ступает.

Всем интересно – с кем она стоит,

«Который ейный муж?», «А кто любовник?»

И правда ль, что «у ей отец – полковник»?

«Поспорим, у неё холецистит…»

«Как хороша…», – шепнёт чуть слышно скромник.

И так везде.

Пойдёт кормить собак,

либо сидит в купальнике на пляже

и, тихо напевая, что-то вяжет,

стоглазый взор не отстаёт никак,

и каждый что захочет, то и скажет:

тут все вольны – и умный, и дурак.

Нахмурится, в себя погружена:

сегодня снова объясняться с мужем,

корить себя, хвалить нехитрый ужин

и сознавать, что в общем-то нужна

лишь сигарета да глоток вина.

Крым, 1980

Кинотеатра зал полупустой,

на мерзлых стенах стынущие тени,