– Виноват всегда ты сам! Не добился, значит, недостаточно этого хотел. Нет денег? Возьми и заработай! Че расселся?! Оп-оп-оп! – качал атмосферу Димон.

Мое глупое по общепринятым меркам поведение в коворкинге считалось эталоном мужского характера. Товарищи бездельники, собутыльники, знакомые и подруги плели слухи, рассуждая: «Когда же Степа уже образумится, вечно он что-нибудь придумывает, дурашка! А потом что? Ничего! Только опыт его писательский!».

Родители, особенно отец, внимательно следили за моими делами, изредка созваниваясь, предлагая все бросить и вернуться в привычное русло. Недопонимание близких, голод, отсутствие денег и суматошный ритм коворкинга – шатали мои нервы. Видя, как я экономлю на самом главном (на продуктах), ребята, как бы невзначай звали меня в гости, угощали пиццей, суши, покупали булочки, делились бутербродами и тем, что недоедали, будь то макароны, мясо, какой-нибудь салатик или кусочек хлеба. Не брезгуя и радостно благодаря, я слышал, – да ладно Степка, не парься! Все мы голодали когда-то, мы вообще думали, ты важничать будешь, как Лева, а ты оказался нормальным!

– Помчали Степка, в кафе с нами поешь, кальян покурим заодно! – несколько раз звал Димон.

– Да я бы с радостью. Но так, только за компанию посижу, деньги просто надо экономить, – отнекивался я.

– Мы угощаем! Давай, прыгай в тачку, выезжаем через минуту! – добродушным тоном, даже не подозревая, насколько я голоден, напевал предприниматель.

Наполненный нервными срывами, танцами, алкоголем, возможностями и перспективами, мыслями и механизмами, коворкинг стал для меня настоящей сагой, реальной, осязаемой легендой. Битвы и вызовы, непредвиденные риски и обстоятельства, голод и изобилие, сплоченность и разрозненность, нищета и богатство, девушки и машины – это только вершина айсберга! Не буду забегать вперед, обо всем по порядку! Словно за железным занавесом, всю свою жизнь я в упор не замечал этих людей – людей действия, предпринимателей и молодых, непринужденно веселых, жизнерадостных бизнесменов. Я не мог понять, как на протяжении стольких лет это окружение обходило меня? Оно ведь существовало всегда. Пока одни беззаботно жили, посещали пары, выпивали и занимались херней, другие – вели проекты, организовывали мероприятия, являлись примером вечно занятого, преуспевающего дельца, а также объектом внимания, сплетен и насмешек. Эти «другие» не являлись президентами или знаменитостями, до них было рукой подать, они всегда находились в одной с нами плоскости. Раньше мне казалось, что таких единицы, а их целые компании! Я не замечал мир малого и среднего бизнеса до самого последнего момента, как вдруг – меня прибило волной позитивной энергетики, ибо я стал ее неотъемлемой частью. Это произошло не сразу, а постепенно.

– Чем ты занимаешься? – спрашивали ребята.

– Я писатель, – гордо отвечал я.

– Ничего себе! Ну, то есть, расскажи, о чем пишешь! – следовала стандартная реакция.

– Да обо всем пишу: о жизни, любви, боге, религиях, власти, иногда рассказы строчу. Кстати, рассказы писать проще, но читателям именно они больше всего нравятся! Несправедливо, я считаю! Проза с трудом дается, а рассказы вообще запросто. Вообще, я две книги написал уже. Раньше шедеврами их считал, а потом понял, что нифига подобного! Отвратительные, безграмотные, бесталанные, короче, первые две книги ужасны. Как только их написал, набил руку и стал относиться к творчеству серьезнее. Признания сейчас хочется, а мастерства пока что никакого. И так пишешь, все пишешь, пишешь…

– Про себя так скажу: я хочу стать великим писателем и стану им: это неизбежно. Как именно? Слушай внимательно…

Пока парни, не перебивая, внимательно слушали мои вдохновительные речи, их озадаченные лица выдавали вопрос: «Чушь этот Степа порет или нет? Кто он, очередной задроченный поэт или реальный и уникальный писатель?». Судя по их отношению, которое сложилось в силу моего дисциплинированного бессонного чтения, скромности, учтивости и честности, ребята решили, – писатель он, не писатель, без разницы; пацан нормальный.

Привыкнув к моим странностям, вечным протестам и яростным воплям о недостойных, прогнивших и сломленных писаках, свыкнувшись к моим душераздирающих криках о продажных творцах, коллектив уже равнодушно, порой ради потехи, когда я наводил шумиху – поддакивал.

– Эти капиталистические лицемеры, черт бы их побрал! Понапишут за полгода два романа, заработают имечко, наймут литературных рабов и все, вуаля! А планка искусства падает! Так везде, везде! В кинематографе! В музыке! В живописи! Везде, даже в науке, образовании и воспитании! Мы и не заметим, как однажды хорошее, годное творчество назовут ширпотребом, ибо оно не подходит под критерий оценки массового потребителя! И это не шутки! Вы задумайтесь, только задумайтесь! – стуча по столу, быстро вышагивая, словно адвокат на судебном процессе, доказывал я.

– Книги все однообразней, фильмы тупее, а музыка примитивнее! А сколько тех, кто просто копирует стиль! Скопировать стиль, вот так достижение! О-о! Скопировать стиль легко! Зачем нечто новое изобретать, лучше по старинке, на готовеньком всем! А-а-а! Бездари, глупцы, пустоголовые балбесы, стадо овец, толпа, толпа!

– Да-да, Степа, все они писаки такие! Продажные, гады! Один ты такой особенный, наш гений, кумир, великий Степан! Пушкин нервно курит в сторонке! Только ты это, писать-то не забывай. А то все кричишь, да кричишь. Согласен Степка? – сурово констатировал Артемий.

От взаимоуважения и авторитета, денег, к сожалению, не прибавилось. Их было все меньше и меньше, поэтому экономия на питании дошла до аскетизма. Ежедневно я довольствовался булочкой хлеба, одной упаковкой дешевой, крайне вредной для здоровья лапши, бесплатным чаем, кофе, сахаром и водичкой, а также подачками со стороны добродетелей в лице нового окружения. Прогуливаясь по супермаркету, я думал, как бы ничего не украсть.

То ли я был законопослушный гражданин, то ли голод оказался не настолько силен – воровать мне не понравилось. Пару раз я стырил шоколадку, жвачку да какую-то сладость, но это мелочи. После того, как голод стал влиять на мой сон, самочувствие и умственную активность, я приобрел привычку, от которой не могу избавиться до сих пор. В некоторых супермаркетах есть открытые, застекленные по бокам витрины. Также как в уличных киосках и магазинчиках, в тех витринах аккуратно лежат разносортные виноградные лозы, черешня, кедровые и не только, орехи, миниатюрные персики и так далее. Помимо фруктов, ягод и орехов, те витрины, именно в супермаркетах, наполнены мармеладом, конфетками, мелко покрошенными пряностями и вкусностями. Так вот! Каждый день новой, полностью самостоятельной и независимой жизни, я посещал один из тысячи филиалов сети круглосуточных супермаркетов «N». Чтобы вызывать меньше подозрений, собираясь в «N», я одевался солидно и со вкусом. Внутрь я входил естественной, разгульной походкой самоуверенного покупателя. Затем, подходя к тем витринам, поочередно, с видом гурмана, я проводил тщательную и с комментариями, дегустацию. Начинал я по обыкновению, с винограда.

– Хм, так он с косточками? Ну-ка, а этот, – отрывая сразу четыре виноградинки, кладя их в рот, вслух рассуждал я, – а этот тоже с косточками! Может быть, этот без косточек? Ммм, что за гадость! – брюзжал я.

На самом деле было довольно трудно сдерживать животный порыв и удерживаться от желания наброситься на еду, было невероятно трудно соблюдать грань наглости и съедать не больше, ровно до четырех виноградинок.

После драматической постановки дегустации винограда, я уходил в молочный отдел. Там я рассматривал йогурты, яйца, молоко, а затем вновь возвращался к витринам, но уже за мармеладом и орехами. Ягоды и персики я потчевал лишь тогда, когда в супермаркете «N» было полно людей – они отвлекали внимание персонала. Такие финты я вытворял по три, четыре, бывало, пять раз на дню. Специально покупая булочку в обед, а лапшу вечером, дегустируя в основном тогда, когда иду компанией, я выживал! Для охранников и уборщиц, которые успели меня запомнить, я превратился в постоянного, бесстыдного, бесцеремонного, не очень-то обеспеченного, но – культурного покупателя.