В один из таких «приемных» дней сынишка графа Шереметева, погибшего в Борках, раздобыл где-то медвежью шкуру – с головой, лапами, когтями. Нацепив ее на себя, он стал ползать на четвереньках по коридорам дворца, имитируя при этом рычание медведя. Один из старых слуг, работавший на кухне, неожиданно наткнулся на этого страшного «зверя». Бедняга не на шутку перепугался, вскарабкался на один из длинных столов, стоявших в ряд вдоль коридора, и бросился бежать с криком: «Господь Всемогущий, во дворце медведь! Помогите!» Дети не на шутку перепугались, особенно Михаил и Ольга. Они знали: если строгая мать-императрица узнает об этой проделке, им несдобровать.

Побаивались они именно мать, а не отца. Он мог наказать за шалость, но потом обычно громко хохотал. Так было, и когда Михаил с Ольгой забрались на крышу дворца, чтобы полюбоваться на огромный парк, освещенный лунным светом. Мать же, узнав о подобных проказах, даже не улыбалась. К счастью для детей, она обычно была так занята, что редко узнавала об их многочисленных проделках.

Няня-англичанка миссис Франклин тоже воспитывала их в строгости, стараясь привить уважение к традициям, как это было принято в старой доброй Англии. В культ была возведена диета: на завтрак непременно подавали овсянку, на обед – бараньи котлеты, печеный картофель и горох, а к чаю (знаменитому «five o”clock») – хлеб, масло, ветчину и английские бисквиты. Кекс считался наградой за хорошее поведение и прилежание в учебе, и им угощали детей только в особых случаях.

Но строгости были, конечно, не всегда. На праздники, именины, дни рождений детей одаривали чудесными подарками. И дело даже не в их стоимости, а в том, что каждому старались подарить именно то, чего желала юная душа. Об этом спрашивали заранее, словно ненароком. Все представители младшего поколения семьи очень радовались этим знакам внимания старших, и подробно описывали их в дневниках. Вещи бывали самые разные: например, Михаил на пятнадцатилетие получил велосипед, маленький фотоаппарат, воздушное ружье, лук, нож, чашку для кофе и даже засушенные цветы. Очень мило, приятно. Такое не забывается, и добрый след навсегда остается в сердце.

Одним из самых любимых и трогательных событий в жизни всех детей императорской четы, и особенно Михаила, были ежегодные поездки в столицу Дании – Копенгаген. В гости их приглашали дедушка – датский король Кристиан IX [33] и бабушка, королева Луиза [34] , родители матери, бывшей в девичестве датской принцессой Дагмарой. Дед был всем известен как «европейский тесть». В своем замке Фреденсборг, расположенном неподалёку от озера Эсрум, вблизи Копенгагена, он устраивал настоящие ярмарки женихов и невест. Место, кажется, для этого было подобрано идеальное – ведь название резиденции королевской семьи переводится как «замок мира».

…Отъезд императорской семьи в Данию каждый раз был настоящим событием. Багаж перевозили в двадцати железнодорожных вагонах, и в его составе обязательно были походные кровати. Традиция путешествовать с ними была заведена еще Петром I. Слуг ехало более ста человек.

Детям разрешали брать с собой некоторых домашних животных, и яхта «Держава», на которой они плыли, очень походила на библейский Ноев ковчег. Путешествовала с Романовыми даже корова. Ехать нужно было трое суток, и императрица считала, что без свежего молока обойтись никак нельзя.

В Данию съезжались разные европейские кланы: принц и принцесса Уэльские, герцог Йоркский, король и королева эллинов – Георг и Ольга, герцог и герцогиня Кемберлендские и многие прочие родственники из разных частей Германии, Швеции, Австрии. И все приезжали со своими детьми, зачастую очень шустрыми, и челядью.

Бывало, по вечерам за обеденным столом во Фреденсборге одновременно сидели более восьмидесяти представителей самых могущественных королевских семейств Европы. Юные Михаил и Ольга шли в столовую, чтобы пожелать спокойной ночи дедушке и бабушке, собравшимся там многочисленным родственникам. А потом они тихонько выскальзывали из своих спален и пробирались на цыпочках на обнесенную перилами верхнюю ротонду, чтобы молча понаблюдать оттуда за целым созвездием сиятельных гостей.

Самым приятным и увлекательным для любознательного Михаила и его сестры Ольги были прогулки по Копенгагену. Здесь они дышали воздухом свободы, которого так не хватало дома, в чопорном Санкт-Петербурге, где, едва покинув пределы царской резиденции, оказывались в плотном кольце охраны. Здесь же, в гостях у деда и бабушки, они могли оставить экипаж где-нибудь в предместье, бродить пешком, кататься на велосипедах, как дети простолюдинов, войти в какой-нибудь магазинчик. Они даже имели право самостоятельно купить все, что захочется! Это было ни с чем не сравнимое удовольствие… Словом, «датские каникулы» всегда были чудесными, веселыми, запоминающимися. В это время можно было не думать о собственной «Богоизбранности», о которой им постоянно твердили дома взрослые. Нет, юное сердце распахнуто навстречу совершенно иным мыслям и чувствам!

В 1894 году император Александр III, которому не исполнилось еще и пятидесяти лет, серьезно заболел. В августе, надеясь отдохнуть и поправить здоровье, он отправился вместе с женой, Марией Федоровной, сыновьями Николаем и Михаилом, и младшей дочерью Ольгой в Беловежскую пущу. Он заранее попросил местные власти не делать торжественной встречи, чтобы не утомлять его. Начальник гродненского почтово-телеграфного округа, в состав которого входила Беловежская пуща, Н. К. Полевой, вспоминал, как к незадолго до этого события выстроенному на станции Гайновка красивому, просторному павильону, тихо, едва двигаясь, подошел императорский поезд: «Император Александр III всегда был очень крупный, здоровый человек, страшный силач, истинный русский богатырь… Увидев его теперь, на платформе в Гайновке, в нескольких шагах от себя, я был поражен. Государь был бледен, лицо его и вся фигура похудели, выражение лица его было тоскливое, страдальческое. Он любезно, но кратко принял приветствовавших его лиц… Выйдя на крыльцо павильона в Гайновке, Государь выглянул на возвышавшийся перед ним вековой лес, вдохнул в себя смолистый, ароматный воздух и сказал, обратившись к стоявшей подле него императрице: “Какая величественная картина! Какой живительный воздух!”