– Выкуп? – удивился Шлегер. – Я не так глуп, чтобы оставлять следы, по которым ищейки могут на меня выйти. Рука не моя.

Все перевели взгляд на засопевшего Иллионского.

– Простите, Христа ради, – опустился он на колени перед молчаливой Брунгильдой, – страсть к игре зашла слишком далеко. Ничего не могу с собой поделать. Вспомните о милосердии к творческой личности... Я увлекся... Я подумал, а вдруг удастся таким образом добыть денег на быстрорастворимые костюмы. Они такие дорогие... – проскулил актер. – А потом испугался. – Голова великого трагика поникла...

Шлегер, выразительно поглядев на пристыженного актера, постучал пальцем себе по виску.

Брунгильда безмолвствовала. Клим Кириллович слушал признания двух авантюристов с брезгливым выражением лица. Мура тихо всхлипывала.

– Вы – самая грациозная горная козочка, – неожиданно подал голос ротмистр и, налив шампанского в бокал, протянул утомленной блондинке. – Успокойтесь. Мы отомстим негодяю. Какую смерть для него вы выбираете? – хохотнул горный орел.

Брунгильда предложенный бокал не приняла.

– Нет-нет, только без мести, пожалуйста. – Арсений Апышко заходил из угла в угол. – Ситуация неприятная. Вы, господин Иллионский, поставили всех нас в дурацкое положение. Если дело получит огласку, я могу потерпеть убытки. Да и вы, господин Шлегер, тоже. Так что давайте все вместе встанем для начала на колени перед мадемуазель Муромцевой, потому что косвенно мы все виноваты перед ней.

– Господин Апышко, – растроганная Мура испытывала признательность к этому человеку, еще у Стасова показавшемуся ей весьма достойным, – присылайте ваш агрегат для блинов – я уговорю папу помочь вам.

– Благодарю вас, мадемуазель, – поклонился ей на ходу Апышко, – но где эта проклятая записка с просьбой о выкупе?

– Дома, у папы, – поспешно ответила Мура.

– А полиция, полиция о ней знает? – В вопросе хлеботорговца промелькнула робкая надежда.

– Не знает, наверное, если за время моего отсутствия ничего не изменилось.

– Очень хорошо, очень, – потер руки Апышко, – есть свет в конце тоннеля. Слушайте меня Внимательно, господа. Если вы не хотите неприятностей, то предлагаю возместить профессору Муромцеву моральный ущерб. Какую цену назначил этот лицедей?

– Десять тысяч, – прошептала Мура, не сводя глаз с представителя торгового дома «Апышко и сыновья». – Очень много.

– Да уж, батенька, аппетиты у вас не слабые, – крякнул с досадой Апышко в сторону переминающегося с ноги на ногу актера.

– Слишком высокая цена за идиотизм этого Лира, – возразил Шлегер. – Мы и так несем большие убытки, а впереди осуществление дорогостоящего проекта к юбилею столицы!

– Господин Шлегер, вы бы лучше подумали, чем вы лично можете искупить свою вину перед Брунтильдой Николаевной. Я понимаю так: вы действовали не под влиянием творческого порыва, а весьма расчетливо и жестоко, – нахмурился Апышко Шлегер с холодной усмешкой в глазах уставился на несчастную Брунгильду:

– Надеюсь, барышня нас простит – огласка не в ее интересах.

Брунгильда неторопливо, не сводя со Шлегера ненавидящих глаз, поднялась, величественно и торжественно ступила в его сторону и резко взмахнула пузатым ридикюльчиком.

Только хорошая реакция спасла коммерсанта от справедливого возмездия, он успел увернуться, и ридикюльчик, скользнув по его уху, с грохотом упал на пол, внутри него что-то жалобно звякнуло. И на глазах изумленных свидетелей несостоявшегося убийства ридикюльчик осел и принял форму простой дамской сумочки. Какое-то мгновение Клим Кириллович, еще минуту назад готовый и сам наброситься на наглого коммерсанта, вызвать его на дуэль, переводил глаза с одного участника неожиданного столкновения на другого, но, судя по всему, ни один из них не нуждался в срочной медицинской помощи. Брунгильда Николаевна удовлетворенно опустилась на стул, ее глаза горели нескрываемым торжеством, Шлегер, раздувая ноздри, потирал покрасневшее ухо. Остальные свидетели сцены молчали, затаив дыхание.

Первым пришел в себя Арсений Апышко. Он нагнулся, поднял серый кожаный мешочек и протянул его бледной девушке.

– Уважаемая Брунгильда Николаевна, – опустившись на колено, хлеботорговец почтительно поцеловал изящную, чуть подрагивающую ручку, – позвольте еще раз от имени всех нас, дураков, принести вам свои извинения.

– Уважаемая Мария Николаевна, – Апышко поклонился Муре, восхищенно взирающей на старшую сестру, – прошу вас до завтрашнего утра подумать, не согласится ли господин Муромцев продать нам эту несчастную писульку о выкупе за ту же сумму – за десять тысяч рублей? Я найду способ связаться с вами, уважаемая Мария Николаевна. Может быть, через господина Коровкина? – Хлеботорговец сочувственно взглянул на усталого доктора. – Рад был знакомству. И позвольте откланяться. Дела. Да и вам советую удалиться отсюда.

– Господин Шлегер, – бросил, уже покидая кабинет, хлеботорговец, – с каждого из нас придется всего по две с половиной тысячи. Пустяк по сравнению с уголовным делом и обвинением в шантаже.

С уходом Апышко в кабинете повисло тягостное молчание.

– Настроение испорчено, – вздохнул ротмистр Золлоев. – И домой идти не хочется. Давайте закажем еще шампанского...

– Нет, лучше поедем в баню, к Воронину, это недалеко, – мрачно предложил Шлегер, – там и расслабимся, и ужин закончим. Да и попариться не мешает. Снимем нервное напряжение. – Он поспешно встал и, ни на кого не глядя, направился к бархатной портьере. Золлоев и Иллионский, смущенно простившись с Коровкиным и барышнями Муромцевыми, бросились за ним.