Тогда вы скажете им, что и в этом раю есть несчастье. Большинство людей вовсе не радуются. Многие большую часть времени испытывают неудовлетворенность. Некоторые, погрузившись в свои страдания, даже попадают в больницу. Миллионы принимают лекарства, просто чтобы хоть как-то поднять себе настроение. Издатели публикуют сотни книг о том, как обрести счастье, которое так и не смогли обеспечить ни стабильность в обществе, ни микроволновые печи, ни занятия фитнесом. На автобусных остановках тут и там натыкаешься на рекламу отдаленных уголков планеты, куда можно сбежать.

Побег? Наш пещерный человек и мечтать не мог ни о чем более прекрасном, нежели оказаться «в заключении» именно здесь. Он не понимает нас. Не способен понять.

Что-то пошло не так.

Несчастливость подкрадывается невзначай.

Много лет назад я проходил стажировку по психологии перед защитой диссертации, когда меня настигла тоска и осталась со мной на целый год.

Сначала я понятия не имел, что происходит. Я не мог спать, не мог есть, едва мог прочитать предложение, а подъем на один лестничный марш для меня был равнозначен покорению Аннапурны.

Ничто мне не было интересно. Порой казалось, что я и говорю-то с трудом. Однажды, в тумане депрессии, я встретил новую пациентку словами: «А вот и Рэнди Патерсон», заставив бедную женщину оглядываться, чтобы понять, не представляют ли ее кому-то, кому можно доверять больше, чем мне.

Эти несколько симптомов, которые я походя перечислил, не помогут пролить свет на то, насколько убогим был тот период моей жизни. Я мог бы продолжить, но лучше оставим это до другого раза.

О господи, я лечил депрессию у других, а самому мне все было невдомек, и я даже не замечал, что она уже завладела мной. А когда наконец понял, возникло искушение ее проигнорировать. Молодой, здоровый, делающий карьеру в профессии, которую я выбрал в восемь лет, – с чего бы вдруг мне чувствовать себя таким несчастным?

Ответы, закатывая глаза, в конце концов постучали по моему плечу, раздраженные, что я их не замечаю, а они при этом совсем рядом.

Впрочем, не все было в моей власти. Мне приходилось подолгу, по много часов ходить по палатам, наблюдая пациентов с психическими и физическими заболеваниями, причем последние нередко были смертельными. К тому же тогда умирал один из моих лучших друзей. Моя стажировка проходила вдали от товарищей-аспирантов, в «спальном» районе, известном, главным образом, той бесшабашностью, с которой жители эвакуировались отсюда несколько лет назад, когда сошел с рельсов поезд, перевозивший токсичные химические вещества. (Поэтому у местных в ходу была шутка: чудо не в том, что все выбрались, а в том, что смогли вернуться.)

Кое в чем, правда, я сам был виноват. Не надо было работать как каторжному, а по вечерам и в выходные заставлять себя писать диссертацию. Я пил слишком много кофе и ел слишком много пюреобразной, клейкой больничной пищи. Мало общался с друзьями, редко выходя из своей убогой квартирки (в районе, которые соцработники обводят красным кружком), и практически забыл о тренажерном зале.

Хоть и с трудом, но я выкарабкался из болота депрессии, в основном воображая себя своим пациентом и (главным образом) следуя стандартным рекомендациям. Я стал чаще делать зарядку, меньше пить кофе, брал отгулы, лучше питался, встречался с друзьями и т. д. Тем не менее, прошел почти год, прежде чем я вернулся к состоянию, которое считал нормальным.

После окончания учебы я специализировался на тревожных расстройствах, застенчиво сторонясь слишком явной депрессии.

Скучая по горам, я стал искать любую работу на Западном побережье – и (у судьбы, знаете ли, тонкое чувство юмора) получил должность координатора программы лечения аффективных расстройств в условиях стационара. Я согласился и, вопреки собственным прогнозам, проработал там девять лет, прежде чем открыть частную клинику, ориентированную – как вы уже догадались – на проблемы с настроением. Наша группа вела программы для людей, пребывающих в состоянии куда более серьезном, чем заурядная несчастливость. Всем им случалось лежать в больнице; большинству даже по несколько раз. Их борьба была несравнима с тем, что довелось пережить мне. Я в моей устроенной жизни, конечно, побывал на краю, но на самое дно все-таки не упал.

На первом сеансе программы мы проводили упражнения-семинары. Наши пациенты месяцами (а в некоторых случаях и десятилетиями) изо всех сил старались поднять себе настроение. И они, что вполне объяснимо, были настроены весьма скептически, полагая, что старания нашей маленькой группы вряд ли принесут им какую-то пользу. Поэтому мы решили кардинально изменить ситуацию.

Некоторые возражали, говоря, что это не стоит таких денег или что они опасаются застрять в том плохом настроении. А одна женщина пристально посмотрела на меня. «До сих пор я делала это бесплатно. 10 миллионов, говорите? Отлично».

То, что за этим последовало, оказалось каким-то водопадом идей, которые сначала высказывались сбивчиво, прерывающимся голосом, а затем полились непрерывным потоком. После одного сеанса больничная уборщица подошла ко мне, когда я запирал вестибюль, и спросила, что здесь происходит. «Занятия группы депрессии», – ответил я. «Но они смеялись, – заметила она, нахмурившись. – А в этом здании смех услышишь нечасто».