Шрифт:
Конечно, после второго диктанта отметки были значительно лучше первых. Солохин был доволен. Но радовался он рано. Окуджава не собирался идти ни на какие компромиссы. И провёл третий диктант.
…Я говорю своим восьмиклассникам:
– Результаты третьего диктанта – колы. Нравится?
Они молчат.
– Не нравится?
Они молчат.
– Цыганков Ваня, тебе нравится?
Он стоит за партой. Крутит рыжей кудлатой головой.
– Ну, нравится тебе такой результат?
– Не-е…
– Кому нравится?
Они молчат.
– Вот и выбирайте. Сами выбирайте, – говорю я. – Как скажете, так и буду поступать.
Что-то подкатывает к горлу. Что-то душит меня. Ну вы, ну поддержите хоть вы меня! Скажите хоть одно слово…
Отступать учитель уже не мог. Что подумали бы о нём его ученики? Они ведь не глупые, всё понимают! А если не понимают? Поддержки от коллег ожидать не приходится, так, может, хоть сами ученики поддержат его, не захотят незаслуженных четвёрок и пятёрок?
Я не знаю, чем это кончится, но давайте воевать…
– Мы можем писать лёгкие диктанты, как тогда… Если вы хотите. Я даже могу подсказывать вам. Вы меня любить будете за доброту мою… А?
Они молчат.
– Меня все хвалить будут… Хороших дров мне привезут. Будет большой праздник…
Кто-то фыркает. Или я напрасно взываю к ним?
– И спрашивать я буду очень облегчённо. И когда буду спрашивать, буду в окно глядеть, чтобы не мешать вам в учебник подсматривать…
Коля Зимосадов сидит насупившись. У Маши Калашкиной растерянная улыбка на некрасивом лице. Шура Евсиков барабанит по парте пальцами. Он очень сосредоточен.
– Хотите такую жизнь? Да? Одно слово, и всё будет по-вашему.
Они молчат.
– Хотите?
– Не хотим, – говорит Гена Дергунов и прячется за развёрнутую книгу.
– А ты за всех не отвечай, – говорит Саша Абношкин.
– Хотите?
– Лучше, чтоб полегче, – улыбается Маша Калашкина.
Подвёл ты меня, Абношкин!
– Полегче не будет, – говорю я.
Они молчат. Бунт?
– Пусть кол, да мой собственный, – говорит Шура Евсиков. – Мне чужие четвёрки не нужны.
Шура Евсиков – это, наверное, Варя Евсикова, а прототип Саши Абношкина в жизни носил очень похожую фамилию и действительно был сыном председателя колхоза имени Октябрьской революции Петра Ильича Авдошкина.
Голова его вздёрнута неимоверно. Он старается смотреть на меня сверху вниз. Он из тех, кто участвует в соревнованиях только тогда, когда абсолютно уверен в своей победе. Если он не уверен, он откажется от соревнований. Он будет тайком тренироваться до тех пор, пока не почувствует, что готов выйти и победить. Он начинает огрызаться, презирать, ненавидеть…
– Всякий нормальный человек должен любить читать, – говорю я.
Это высказывание учителя, видимо, не прошло даром для Саши – он полюбил чтение. Сейчас его уже нет в живых, но Кузины вспоминают:
– Саша был очень неорганизованным, но до самой смерти очень много читал книг.
Всё-таки ученики проголосовали за то, чтобы колы были поставлены в журнал, что учитель с удовольствием и проделал. Теперь уже речи не могло быть о мирном сосуществовании: Солохин, человек малообразованный, но (а может быть, не «но», а именно поэтому) очень амбициозный и самолюбивый, такого вызова простить не мог. Военные действия приняли явный, затяжной и беспощадный характер. Директор посылал комиссии на уроки Булата Шалвовича, и те находили ужасающие нарушения в методике преподавания молодого педагога.
Они – комиссия. Комиссии существуют для того, чтобы вскрыть недостатки в работе. Эти двое тоже призваны вскрыть недостатки. Мои. Если бы существовали комиссии по вскрытию достоинств!
Выявились страшные вещи. Оказывается, учитель с университетским дипломом совершенно вольно обращается со школьной программой, а зачастую и вовсе отходит от неё, рассказывая детям о писателях и произведениях, не входящих в школьную программу!
Вот так. Это вдохновенно надо читать.