Да, теперь уже и без ожидания комиссии из Москвы можно было предположить, что школу ждут серьёзные кадровые перемены.

И скоро, очень скоро осуществится, наконец, давняя мечта Михаила Илларионовича – уйти с ненавистной директорской должности. Вот только по-тихому не получилось, с почётом и благодарностями – тоже. Со скандалом придётся освобождать кресло.

Потому что наказанные москвичи не успокоились. В тот же вечер, когда состоялось районное совещание учителей, они собрались у Булата, сели возле «буржуйки» и стали писать коллективное письмо в райком партии.

Вдруг распахивается дверь, и в избу вваливается толпа детей.

Суховицкая вспоминает, как их напугали эти детишки:

– Был старый Новый год. И в это время распахивается дверь – и влетают ряженые. Мы даже не знали, что это такое. То есть по фольклору в институте мы учили, но в жизни мы этого не знали.

…Представляете, ватага детей, одетых в вывернутые наизнанку тулупы. И они начинают колядовать, что-то посыпать рисом или какой-то крупой. Первое движение было – назад, спастись от этого. Испугались, не поняли, что это такое. В конце концов они попрыгали-попрыгали и ушли.

Придя в себя после неожиданных гостей, учителя продолжили письмо.

Это письмо возымело действие. Через несколько дней всех девятерых, подписавших его, вызвали на бюро райкома. Вызвали по моде того времени – в час ночи. Кочергин тоже там был. «Подписантов» усадили в коридоре и вызывали по одному. Каждому выдвигали всевозможные обвинения. Даже совсем свежий проступок всплыл – они с детьми на старый Новый год ерундой занимались, колядовали, а это пережиток прошлого. А ещё и денег детям дали, а этого делать никак нельзя.

Это преступление найдёт отражение и в докладной записке завоблоно Сочилина министру просвещения РСФСР. Такую докладную он совсем скоро вынужден будет написать:

Не знаю, что вменяли Окуджаве и что он на это отвечал, но Суховицкой припомнили и то, как они читали приказ об их наказании за прогул:

– А как вы себя вели, когда был приказ директора?

– А как бы вы себя вели на нашем месте? Когда мы уезжали, заведующий учебной частью дал нам поручение. Он знал, что мы едем. Мы поняли, что он нам разрешает ехать.

В общем, Майя Семёновна за словом в карман не лезла.

– Вы должны знать, что каникулы для учеников, а не для учителей!

– Поймите, это первые месяцы работы в нашей жизни. Мы ведь ничего ещё не знаем. Никто нас не предупреждал. Вот сидит директор. Пожалуйста, спросите его, предупредил он нас или не предупредил?

Секретарь райкома спрашивать директора ни о чём не стал, а продолжил обвинять чересчур языкастую прогульщицу:

– Вы неуважительно относитесь к своему директору!

– Да, я не уважаю директора школы. Я не уважаю его за такое отношение к нам, вообще за его поведение. За никакое его поведение. Там всё решает завуч. И я это говорю в его присутствии.

После этого ночного заседания бюро райкома партии Суховицкую исключили из комсомола. Булата Окуджава исключать было неоткуда.

Ни Булата, ни Майю к урокам больше не допускали. Делать было нечего. Оставалось только писать письма, греясь у окуджавской «буржуйки». Они писали всюду, куда только могли. Написали в обком комсомола, в ЦК комсомола, в Министерство просвещения, в «Комсомольскую правду», ещё куда-то… Все письма были коллективные, за девятью подписями.

Наконец начали сказываться результаты их эпистолярия. Суховицкую вызвали в Калугу на бюро обкома комсомола. Её одну вызвали потому, что только её исключили из комсомола. Но Булат поехал с ней вместе, чтобы поддержать.

– Он был очень вспыльчивый, ну, грузин, сами понимаете. И у нас с ним была такая договорённость… Тогда фильм такой вышел «Тигр Акбар». И вот, если он начинал возбухать, то я его или по коленке ладонью, или ногой так толкну и говорю: «Булат, акбар!» То есть, Булат, успокойся!

В его положении вообще нервничать опасно, он уже осуждённый преступник.

Когда Майя рассказала в обкоме, как было дело, ей сначала не поверили. На что бывшая комсомолка возразила:

– А как вы считаете, это можно выдумать?