— В этом университете наш дядя Мельхиор учился? — уточнил Эди и добавил, — Я тоже туда пойду, когда подрасту. Но я всё-таки не понял, почему нельзя быть одновременно магом и графом.

Виола выругалась про себя. Надо же было родить такого умника, который ни на минуту не выпускает из поля зрения тему разговора. Все ведутся на её уловки, кроме родного сына. Ладно, придётся объяснить в лоб так, как она сама это понимает.

— Я так думаю, одновременно магом и графом быть невозможно, если ты, конечно, хочешь быть хорошим магом и хорошим графом, потому что каждое из этих занятий требует человека целиком. Работа это такая — круглосуточная. Настоящий граф, так же, как настоящий маг, не перестает им быть даже тогда, когда спит. Граф думает и заботится о своём домене, о своих подданных, маг думает о магии и тех, кто обратился к нему за помощью. Думалку, — она постучала согнутым пальцем по любу сына, — не выключишь. Но это если ты отдаёшься своему делу всей душой и стремишься стать лучшим. Паршивым магом и никудышним графом быть легко, таких в Гремоне полно, но вряд ли тебя это устроит. Почему Ульрих не хочет жить в родном доме, знаешь? А я тебе скажу. Если он примет на себя долг графа, ответственность за всех людей в Эгоне, то недолго останется магом. У него на это просто не останется времени и сил.

— Я понял, — серьёзно произнёс Эдмон, — Вместе никак. Если надо выбирать, то я выбрал. Я не хочу быть графом. Лучше быть как дядя Мельхиор — свободным магом. Но что нам делать с дядей Ульрихом, если он в самом деле мой папа?

Сказать, чтобы шёл куда подальше, — чуть не сорвалось у Виолы с языка. Сейчас она удивлялась самой себе. Что её так привлекло в Ульрихе четыре года назад? Красота? Смешно. Безобидность? Вот это уже вернее. А скорее всего та смесь почти детской непосредственности, пробуждающейся мужественности и откровенного восторга перед ней, испытавшей на себе скотское отношение и чувства совсем иного толка. Тогда он был для неё лекарством, спасающим и тело, и душу. Но лекарства пьют в болезни, а когда излечиваются, о них забывают. И она бы забыла, только ей на память остался вот этот маленький росток, который сидит перед ней и смотрит прямо в глаза на удивление серьёзным взглядом. А глаза у него точь-в-точь как у Ульриха. Дивные глаза цвета грозовой тучи, которые она не могла забыть даже тогда, когда гордый профиль, стройный стан и ласковая улыбка любовника изгладились из памяти.

Нет уж, она вовсе не стремится видеть перед собой эти глаза в двойном количестве, достаточно одних — сына! Она дала слово Мельхиору и сдержит его. Он каждый день каждым своим поступком доказывает, что на него можно положиться всегда и во всём, а это важнее всего. Ули же, напротив, склонен скорее полагаться на неё. Взвалит на слабые женские плечи заботу о графстве, сам улизнёт магией своей заниматься, а при попытка получить от него помощь и поддержку, будет недоумевать: как это она не справляется?

Осталось ответить на вопрос Эдмона: что делать с Ульрихом? И ответ этот надлежит дать такой, чтобы не нанести ребёнку душевную рану. Значит, он должен приянть решение сам.

— Как ты сам думаешь, Эди? — спросила Виола у сына и сама же ответила, — Я бы на твоём месте вспомнила, что говорила наша Регина. Если бы твой папа со дня твоего рождения был с нами рядом, то такого вопроса просто не возникло бы. Но он появился сейчас, когда ты стал уже большим мальчиком. Пришёл, заявил свои права и хочет, чтобы ты его признал. Но ты не обязан принимать всё, что тебе предложат, ты уже имеешь право выбирать, в том числе и папу.

Будто в подтверждение её слов из воздуха материализовался листок магической почты и спланировал прямо в руки Виолы. Она глянула и сказала:

— О, как раз письмо от Регины. Хочешь, я тебе прочитаю?

Малыш радостно закивал. Он обожал бабушку Регину и каждое её слово было для него не менее, а иногда и более важно, чем материнское.

Виола быстро пробежала глазами первые строчки письма, которые были адресованы ей одной, а затем зачитала:

— Эди, дорогой, к тебе обращается твоя Регина. Вспомни, чему я тебя учила! Думай, прежде чем что-нибудь сказать и сделать. Суди людей не по тому, что они говорят, а по тому, как поступают. Когда тебе что-то предлагают, не торопись хватать, изучи сначала другие предложения. Вдруг они гораздо лучше для тебя и твоей мамочки? И знай: ты у нас уже большой и умный, только от твоего выбора зависит твоя будущая жизнь.

Эдмон смотрел на мать и было видно, как в его кудрявой головёнке поворачиваются колёсики и винтики.

— Мама, Гина советует мне не спешить и подумать, верно? Я так и сделаю.

Пока на выгоне Виола обрабатывала сына, мужчины занялись крышей. Надо было снять два ряда черепицы, заменить поддерживающее их боковое стропило, а затем вернуть всё на место. Магия тут была бесполезна: для того, чтобы ею что-то сделать, надо очень хорошо представлять себе, как оно делается руками, а такого опыта ни у Мельхиора, ни у Ульриха не имелось. Поэтому на крышу полезли Стефан с Теодором.

К счастью, хозяин дома давно готовился к ремонту, поэтому всё запас. Даже стропило заранее вытесал со всеми необходимыми вырезками и гнёздами, чтобы встало на своё место так, как будто всегда там и было. Оставалось поднять всё наверх, но сначала всё же следовало разобрать черепицу и удалить пришедшую в негодность деревяшку. Поэтому и полезли мужики на крышу с топорами, чтобы было, чем отковырять подгнившее стропило. Начали снимать черепицу и тут же уронили одну. Стефан расстроился: запас у него небольшой. Вдруг как всю вот так же перебьют? Чем тогда крышу крыть? Тео остановился и задумчиво почесал в затылке. Этим делом он занимался давно, ещё в молодости, навык подрастерял, да и ловкость с возрастом уменьшилась. На помощь пришли маги.

Мельхиор пригляделся к тому, что они делают, посчитал в уме и и крикнул:

— Эй, отойдите чуть-чуть, как бы вас не зашибло!

И как только Стефан с Тео сделали шаг назад, черепицы стали по-одной вылетать из своих гнёзд и мягко опускаться на землю, повторяя тот же порядок, в каком лежали на крыше. Не прошло и двух минут, как нужные ряды были разобраны без малейшего ущерба.

— Здорово! — восхитился Стефан, — а с доской так сможешь?

— Доску я беру на себя, — отважно заявил Ульрих, — только проверьте, нет ли там гвоздей.