— …здесь было бы даже приятно, — буркнул я Рамиресу и прикрыл глаза рукой от жгучих лучей нью-мексиканского солнца. — Каждое утро так и кажется, будто в глаза кто иголками тычет.

Рамирес, одетый в армейские штаны с распродажи, свободную белую футболку, широкополую тропическую шляпу цвета хаки (одно поле пристегнуто, второе раздолбайски оттопыривается в сторону) и солнечные очки-ленту, отозвался своей обыкновенной белозубой улыбкой и тряхнул головой.

— Ради Бога, Гарри, кто мешал тебе захватить очки?

— Не люблю очки, — признался я. — Какие-то совершенно посторонние штуковины на глазах… и вид пучеглазый.

— Ты чего больше боишься, вида пучеглазого или ослепнуть? — поинтересовался Рамирес.

Глаза привыкли немного к свету, и я опустил руку; сильно прищурившись, солнце можно было даже терпеть.

— Заткнись, Карлос.

— Кто у нас сегодня самый ворчливый чародей? — произнес Карлос тоном, каким разговаривают обычно с любимой собакой.

— Будь ты всего на пару лет старше, и с такого количество пива на сон грядущий у тебя тоже башка затрещит, — я добавил про себя еще несколько проклятий, тряхнул головой и попытался изобразить из себя то, каким представляют себе опытного чародея — то бишь, перестал хныкать… перестать хмуриться у меня, правда, не получилось. — Кто у нас сегодня?

Рамирес достал из кармана записную книжку и полистал ее.

— Ужасная Двойня, — ответил он. — Близняшки Трейлмен.

— Ты шутишь. Им же еще двенадцати не исполнилось.

— Шестнадцать, — возразил Рамирес.

— Двенадцать, шестнадцать, — проворчал я. — Один фиг, дети.

Улыбка Рамиреса померкла.

— Им некогда быть детьми, дружище. У них талант заклинателей, поэтому они нам нужны.

— Шестнадцать, — повторил я. — Блин-тарарам. Ладно, давай сначала позавтракаем.

Мы с Рамиресом отправились в столовую. Место, которое Люччо выбрала для обучения будущих Стражей основам боевой магии, было некогда городком, выросшим в одночасье во время рудного бума и также в одночасье вымершим, когда жила медной руды, вызвавшей его к жизни, иссякла. Располагался он довольно высоко в горах, и хотя Альбукерк лежал меньше чем в сотне миль к юго-востоку от нас, мы могли бы с таким же успехом разбить лагерь на поверхности Луны. О цивилизации здесь не напоминало ничего кроме нас самих, обветшалых останков города и таких же обветшалых останков шахты на горе над ним.

Мы с Рамиресом проталкивали в качестве названия этого места Кэмп-Бубум — во-первых, в память о том буме, из-за которого возник город, а во-вторых, с учетом того, что в магии, которой мы здесь обучали, тоже хватало всяких разных «бум» и «бабах». Люччо наложила на это свое вето; правда, нас подслушал кто-то из учеников, так что к вечеру второго дня место иначе, чем «Кэмп-Бубум», уже не называли, как бы ни морщились на это некоторые старшие товарищи.

Четыре с лишним десятка подростков разбили свои палатки внутри каменных стен церкви, построенной когда-то в отчаянной попытке навести хоть какой-то порядок в хаосе Дикого Запада. Люччо жила с учениками, но мы с Рамиресом и еще двое молодых Стражей, помогавших в учебном процессе, поставили палатки в развалинах того, что некогда было салуном, или борделем, а может, тем и другим вместе. Весь день, с утра до вечера, мы натаскивали своих подопечных, а когда с наступлением ночи воздух свежел, и ученики засыпали, мы резались в покер, пили пиво, и если я принимал чуть больше своей обычной дозы, я даже мог побренчать что-нибудь на гитаре.

Рамирес с дружками поднимались поутру свежими как огурчики, словно дрыхли с девяти вечера. Чертовы молодые ублюдки. Временную столовую устроили рядом с колодцем, вода в котором даже в эту чертову жару оставалась холодной — если как следует покачать насос. Собственно, вся столовая состояла из нескольких складных столов; готовили и накрывали на стол дежурные ученики. Как правило, утренняя трапеза ограничивалась миской сухого завтрака, зато к этому прилагался еще кофе, так что я худо-бедно оставался в живых и даже не порывался укокошить кого-нибудь — правда, это в основном потому, что завтракал я один, прежде, чем кто-либо успевал напороться на меня ворчливого.

Я взял миску корнфлекса, яблоко, большую кружку благословенного напитка и отошел чуть в сторону. Рядом опустилась на камень Люччо.

— Доброе утро, — сказала она. Люччо состояла в рядах Белого Совета пару сотен лет, и из всех чародеев заслуженно считалась одной из самых опасных. По внешности ее, правда, сказать это было трудно. Выглядела она девушкой младше Рамиреса — длинные, вьющиеся карие волосы, очаровательное юное лицо с совершенно убийственными ямочками на щеках. Когда мы с ней познакомились, она выглядела совсем по-другому: стройной, обветренной, седой дамой в годах — просто с тех пор она столкнулась с чернокнижником по прозвищу Собиратель Трупов. Тот (проживавший тогда в нынешнем теле Люччо) вызвал ее на поединок, а потом проделал свой фирменный трюк: обменялся с ней телами.

Я догадался об этом прежде, чем Собиратель Трупов освоился на новом месте — и пустил ему пулю в голову. Собирателю пришел конец — но это лишило Люччо возможности получить свое тело обратно. Так и вышло, что моими, можно сказать, усилиями она застряла в юном, очень и очень симпатичном теле. Это не позволяло ей лично участвовать в боевых действиях, предоставив это своему заместителю, Моргану, а сама она теперь руководила учебным лагерем, в котором будущие Стражи осваивали науку убивать гадов прежде, чем те убьют их.